Безнадежность
Шрифт:
— Я очень много чего люблю. Больше всего пиццу. Назовём тебя Скай Пицца?
Я хихикаю и качаю головой.
— Какое глупое имя.
— Ладно, дай подумать. А может, плюшевый мишка? Может, назовём тебя Плюшевый Мишка Скай?
Я смеюсь и снова качаю головой.
Она отрывает подбородок от ладони и наклоняется ко мне.
— Хочешь знать, что я по-настоящему люблю?
— Ага.
—
Она встаёт, уходит в гостиную и возвращается с книгой. Открывает её и тычет пальцем в страницу. — Например, чабрец? — говорит она и подмигивает.
Я смеюсь и мотаю головой.
— А… календула?
Я снова мотаю головой.
— Слово какое-то заковыристое.
Она морщит нос.
— Да, верно подмечено. Пожалуй, имя должно быть таким, чтобы ты могла его произнести. — Она смотрит в книгу, читает вслух ещё несколько названий, но мне они все не нравятся. — А как насчёт Линден [13] ? Это не трава, а дерево, но его листья похожи на сердечки. Тебе нравятся сердечки?
13
Linden — липа.
— Линден, — вторю я и киваю. — А мне нравится.
Она улыбается, закрывает книгу и наклоняется ко мне поближе.
— Итак, значит, Линден Скай Дэвис. И заруби себе на носу — у тебя самое красивое имя на свете. Давай больше никогда не будем вспоминать старые имена, ладно? Обещай мне, что с сегодняшнего дня будешь думать только о своём прекрасном новом имени и прекрасной новой жизни.
— Обещаю, — говорю я. Честно-честно. Я не хочу думать о своих старых именах, старой комнате и о том, что делал со мной папа, когда я была Принцессой. Мне нравится новое имя. И нравится новая комната, где мне не нужно бояться, когда повернётся дверная ручка.
Я обнимаю Карен, и она обнимает меня в ответ. Я улыбаюсь, потому что часто мечтала: «Вот бы мамочка была жива и обняла меня». И сейчас мне кажется, что так оно и есть. Мама жива.
Вторник, 30 октября, 2012
00:10
Я поднимаю руку и смахиваю со щеки слезу. Сама не понимаю, почему расплакалась — ведь воспоминание на самом деле не было печальным. Наверное, в один из таких моментов я полюбила Карен. Я думаю о том, как сильно люблю её, и мне становится грустно. Мысль о том, что я почти её не знаю, ранит меня. Кажется, я даже не представляла о существовании каких-то сторон её характера.
Впрочем, не это пугает меня больше всего. А то, что, возможно, единственная известная мне сторона вовсе не существует в реальности.
— Можно тебя кое о чём спросить? — Холдер первым прерывает молчание.
Я киваю, стирая последнюю слезу. Почувствовав, что я дрожу, он обхватывает меня обеими руками, пытаясь согреть. Потирает ладонью моё плечо и целует в макушку.
— Как думаешь, Скай, с тобой всё будет в порядке?
Вполне предсказуемый вопрос. Очень простой и прямой, и всё же это самый сложный вопрос из всех, на которые мне приходилось когда-либо отвечать.
— Не знаю, — отвечаю я честно, пожимая плечами.
Мне хочется думать, что всё будет в порядке, особенно если Холдер останется со мной. Но откровенно говоря, понятия не имею, удастся ли мне справиться.
— Что тебя пугает?
— Всё, — откликаюсь я не задумываясь. — Меня ужасает моё прошлое. Ужасают воспоминания, которые охватывают меня каждый раз, когда я закрываю глаза. Ужасает случившееся сегодня. Я знаю, эти жуткие образы будут возвращаться ко мне. И что я стану с ними делать, если тебя не окажется рядом? И ещё у меня не осталось никаких эмоциональных сил, чтобы разбираться с Карен. Меня страшит мысль, что я уже не понимаю, кто она. — Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза. — Но знаешь, что пугает меня больше всего?
Холдер проводит рукой по моим волосам, смотрит мне прямо в глаза, показывая: он весь внимание.
— Что? — спрашивает он с искренней заботой.
— Меня пугает, насколько я далека от Хоуп. Понимаю, что мы с ней — один и тот же человек, но случившееся с ней как будто было не со мной. У меня такое чувство, словно я бросила, предала её. Словно она, плачущая, перепуганная, осталась там, у дома, навечно, а я просто села в машину и уехала. И теперь мы с ней — абсолютно отдельные друг от друга люди. Я воздвигла стену между нашими жизнями и чувствую себя виноватой, боюсь, что мы с ней никогда уже не станем единым, цельным существом.
Я прячу лицо у него на груди, зная, что мои слова, более чем вероятно, не имеют смысла. Он целует меня в макушку, и я снова обращаю взор к звёздам, размышляя, смогу ли когда-нибудь вернуться к нормальной жизни. Насколько же было легче ничего не знать!
— Когда родители развелись, — говорит Холдер, — мама, беспокоясь обо мне и Лесли, отвела нас к психотерапевту. Курс длился всего шесть месяцев, но я помню, как злился на себя, обвинял только себя в разводе родителей. Мне казалось, что когда тебя увезли, моя ошибка повлияла и на них, стала для них серьёзным стрессом. Теперь-то я понимаю — я винил себя за то, что от меня не зависело. Мой терапевт предложил одну как бы игру, которая мне, вроде, помогла. В тот момент мне это показалось ерундой, но потом я стал ловить себя на том, что в определённых ситуациях повторяю эту штуку. Он заставил меня мысленно нарисовать себя прошлого и побеседовать с самим собой, выложить себе прошлому всё, что необходимо было сказать. — Он поворачивает к себе моё лицо и ловит мой взгляд. — По-моему, тебе надо попробовать. Наверное, на первый взгляд, кажется чушью, но всё-таки… Думаю, тебе нужно вернуться и сказать Хоуп всё, что тебе хотелось бы сказать в тот день, когда ты её покинула.
Я устраиваю подбородок на его груди.
— Что ты имеешь в виду? Типа, мне нужно мысленно представить, как я с ней разговариваю?
— Верно, — откликается он. — Попробуй. Закрой глаза.
Я подчиняюсь. Не очень понимая, зачем, но всё-таки смежаю веки.
— Закрыла?
— Да. — Кладу ладонь ему на грудь над сердцем и прижимаюсь щекой. — Но что мне делать-то?
— Представь себя такой, какая ты сейчас. Потом представь, что ты подъезжаешь к отцовскому дому и останавливаешь машину на противоположной стороне улицы. Но дом вспомни таким, каким он был раньше — когда ты была Хоуп. Ты помнишь его в белом цвете?