Безнадёжный
Шрифт:
«Алан Корсаков много раз говорил, что хотел бы завещать свои органы науке, а тело – медицине. Но просто не успел оформить своё желание официально. Однако, его мать и отец категорически не согласны с тем, чтоб над его телом «надругались» и «разобрали на детали». Однако, мнение жены в этом вопросы первостепенно».
Да, определённо, родители настроены категорично. Но их можно понять: их любимый, единственный ребёнок застрял на пороге между жизнью и смертью. Они не знают, больно ему, или он ничего не чувствует, понимает ли он что-нибудь, или пребывает в небытии. Они хотят
А жадные до сенсаций безжалостные журналисты умудрились взять интервью у этих потерянных, горюющих людей. Мой палец снова кликает по ссылке, и я принимаюсь читать.
«– Они поженились всего за несколько месяцев до этого треклятого похода, – говорит мать Алана, Лидия Корсакова. – Я не хочу, чтобы чужая женщина распоряжалась жизнью нашего сына. Конечно, мы будем судиться за возможность оставить его на аппаратах ИВЛ. И надеемся, что вскоре ему станет лучше.
– Понимаете ли вы, что в случае Алана наступила социальная смерть, а именно стойкое вегетативное состояние, афалический синдром?
– Да. Но мы продолжаем надеяться.
– Реагирует ли он на обращённую к нему речь, на смену обстановки?
– Увы, нет. Говоря простыми словами, мозговые клетки погибли. Но мы настаиваем на том, что смерть нашего мальчика может произойти только в случае божественного вмешательства, а не от решения его жёнушки! Я изначально была против отношений, и конечно, против их свадьбы. Всегда знала, что эта его Алинка злая, равнодушная, стервозная. Себе на уме. Детей не хотела, хотя возраст уже подходит. Зато увлекалась спортом. Наверное, тем и зацепила его. Вообще, она не такая, как нормальные домашние девочки, которых я ему советовала. Я предупреждала его. Говорила, что она доведёт его до беды. И вот, оказалась права.
– Прошу вас, не плачьте. Желаю вам сил в этой борьбе и надеюсь на наилучший исход. Благодарю за интервью.
Новостной портал «Горный туризм» продолжит наблюдение за ситуацией».
Я с трудом сглатываю. Благодаря слишком яркому воображению я четко вижу всё, что происходит в этой семье. Трагедия, разыгрывающаяся прямо перед моими глазами, царапает сердце.
И зачем эти ребята пошли в такой сложный и опасный поход? Уж я бы, наверное, нашел себе развлечение поинтереснее и притом более безопасное. Если бы был здоров.
«Дело Алана Корсакова готово для отправки в суд. Он до сих пор находится на аппаратах жизнеобеспечения, тогда как его жена стремится избавить его от этой горькой участи. Увы, выздоровление, и даже просто выход из комы в его случае невозможны. Но родители пострадавшего настаивают на том, что их религиозные чувства не позволяют им вмешиваться в естественный ход событий и принимать решение, которое приведёт к окончательной смерти их сына».
«Жена пострадавшего туриста готова пойти в суд ради того, чтобы позволить ему умереть».
«Мать Алана Корсакова запускает петицию под названием «Живи, Алан!»
«Под петицией матери Алана подписалось уже более трёхсот человек, однако сайт с петицией является любительским, и подписи не являются законным основанием, которое может быть рассмотрено в суде».
Я прекрасно понимаю обе стороны конфликта. Мама Алана страшно горюет, и борется по мере сил, в меру своего понимания и своих убеждений. Жена Алана горюет не меньше, а возможно, даже больше, потому что явно была душевно близка ему, знала его секреты, помнит его мнения и пожелания. Она просто пытается проявить уважение к его чувствам, и отдать дань его собственной силе, и потому тоже борется, но не только за свои убеждения, но и за убеждения мужа. Мне жаль всех участников, жаль и самого Алана, и, прижимая руки к груди, чтобы не дать сердцу выскочить из груди, я продолжаю читать.
«В группу памяти Алана вступило уже пятьсот участников. Многие из них жертвуют деньги на счёт его родителей, тем самым внося свою лепту в оплату многочисленных медицинских счетов».
«Врачи настаивают на отключении Алана от аппаратов жизнеобеспечения».
«Алану Корсакову становится хуже. Перелом позвоночника и травма головы, полученные вследствие несчастного случая, привели к полному параличу. Травмы слишком серьёзны, и не подлежат восстановлению. Операцию назначить невозможно, так как он с вероятностью в 85% не перенесёт её. Родители Алана по-прежнему выступают против отключения от аппаратов жизнеобеспечения, однако их мнение вряд ли имеет законные основания».
«Дело разрешилось само. Суд отменен в связи с естественной кончиной Алана».
«Ночью г-ну Корсакову стало хуже, оторвался тромб. Сделать врачи ничего не могли».
«Алан Корсаков умер. Семья собирает деньги на транспортировку тела в Москву».
«Камрады туристы, предлагаем почтить память Алана в нашем стиле».
«Роговица, сердце и часть печени Алана Корсакова будут пересажены нуждающимся. За органами уже вылетел медицинский вертолёт. В скорейший срок они будут доставлены по месту назначения, и смогут изменить жизнь трёх людей».
***
Я прихожу в себя в палате реанимации. Вокруг меня стоят несколько врачей, которых я хорошо знаю, и один доктор, серьёзный и седовласый, которого я вижу в первый раз.
– Нашлось для тебя сердце, мальчик, – говорит он, и ободряюще улыбается. – Привезли издалека, с Кавказа. Будешь, значит, горный орёл.
– Мне сделают операцию? – я с трудом облизываю пересохшие губы, и сам не верю в свои слова. Их звучание слишком нереально. Но мне в ответ кивают.
Я, заходясь от страха и восторга, с трудом выдавливаю новый вопрос: – Сердце… чьё?
– Это секрет, дорогой мой… Врачебная тайна. Не положено тебе этого знать, – вздыхает врач. – Через два года, если семья донора захочет, можешь узнать его имя. Но только зачем это тебе? Главное же результат. А ну-ка, давай сюда руку. Поставлю тебе физраствор и будем готовиться к операции. Тут дело не терпит отлагательств.
Неужели? Неужели дождался?
Я стучу зубами и дрожу от волнения. Адреналин течёт по моим венам быстрее, чем физраствор.
Мне не нужно допытываться, кто мой донор. Мне кажется, я и так это знаю.