Безумие
Шрифт:
А фирмач поворачивается к нему, спокойно так, и говорит:
— Изинитэ, мы нэ нэмцы, мы амерыканцы.
— Да какая, на хер, разница! Палыч! Палыч! Чего сидишь? Убирай их отсюда.
А фирмач опять поворачивается и говорит:
— Извинитэ, как это какая уазница? Мы же уас с хохлами нэ путаем? По-моему, с нашей стороны стрелять перестали.
Однажды, когда мы сидели на броне персонального БТРа и курили, обдумывая дальнейшие планы, около нас остановился «уазик». Вышел офицер. Чистенький такой. Подтянутый. Какой род войск — не поймешь.
— Товарищ Крестовников?
Ну, я уже этому не удивлялся.
— Я.
— Материал интересный есть. Хотите?
— Хотим. А что за материал?
— На месте узнаете. Следуйте за мной.
Ладно. На ловушку не похоже. Офицер натуральный. Да и какие тут ловушки?
Кричу:
— Серега (это наш механик-водитель), заводи. Поехали вон за этим.
Ехали недолго. Остановились. Заходим в дом. Обычный дом. Для этих мест обычный. Без крыши, без дверей, без окон. Хорошо побитый и с воздуха, и с земли.
Большая комната. Стол. Три стула, два ящика. В комнате еще двое в камуфляже. Здрасьте — здрасьте. Садитесь.
Подтянутый сел за стол.
Говорю:
— Что за материал-то?
Он порылся в каких-то папках, помолчал.
Я подумал — важничает.
— Снайпершу поймали, — бесстрастно так сказал.
Ого! У меня в голове пошел монтаж. Это так всегда бывает в предвкушении клевого материала — еще толком ничего не знаешь, а в голове уже монтаж — фантазия!
Мысли — скакуны. За одну секунду я успел подумать вот о чем.
Снайперши — великая легенда обеих чеченских войн. Я не знал ни одного человека, который лично видел бы хоть одну снайпершу. Но очень многие знали людей, которые знали людей, которые лично видели много снайперш. Правда, где и при каких обстоятельствах — было неизвестно. И почему эти люди остались живы — тоже неизвестно. Может, они сами их убили? Но мертвых снайперш тоже никто нигде не показывал.
А еще у этой легенды было очень красивое название: «Белые колготки».
А еще говорили, что эти девушки — из Прибалтики. Что они олимпийские чемпионки по биатлону. Поэтому хорошо стреляют. Только я никак не мог понять, зачем снайперу в городе лыжи. И сколько в мире каждый день должно проходить олимпиад, чтобы набрать хотя бы два-три десятка чемпионок из Прибалтики.
Повторяю — обо всем этом я подумал за одну секунду. Не потому, что такой умный, просто много раз об этом думал.
Подтянутый бесстрастно сказал:
— Заводи.
Мне представилось, что сейчас в комнату войдет блондинка в белых колготках, с легким прибалтийским акцентом. Очень сексуально.
Она вошла.
Круглое лицо. Почти без ресниц. Нос не то чтобы картошкой, но почти. Коричнево-рыжие волосы собраны пучок на затылке. Совсем некрасивая. Возраст — от 20 до 35. Фигура среднестатистическая, но ближе к плохой. Коричневое пальтецо с вьетнамского рынка, рыжий шарфик, черные вязаные перчатки с цветочками, черная юбка, черные толстые колготки с ворсом, сапоги с того же рынка.
Она могла быть любой национальности — русской, чеченкой, осетинкой, чувашкой, украинкой, ну, в принципе даже эстонкой. Внешность настолько невыразительная, что определить национальность невозможно.
Я подумал: а как же она в юбке-то с винтовкой по руинам лазила?
Спросил у подтянутого:
— Почему вы думаете, что она снайперша?
— Паспорт поддельный. Вот посмотрите.
Я взял паспорт. Соколова Елена Михайловна. 1978 года рождения. Ставропольская прописка. Повертел паспорт в руках. Да, странный. Фотография наклеена неаккуратно.
— Вы посмотрите, — он взял у меня паспорт, поднес к свету, — на обратной стороне страницы, где фотография наклеена, на свет что должно читаться?
— Фамилия.
— Правильно. Видите?
— Нет.
— Ну вот. Далее — она не может внятно объяснить, как и зачем оказалась в Грозном.
Я повернулся к ней.
— Вы можете объяснить, как и зачем вы оказались в Грозном?
Невнятное бормотание. Что-то про родственников. Не очень убедительно.
— Послушайте, — обращаюсь к подтянутому, — но этого ведь недостаточно…
— А это еще далеко не все.
Он не очень галантно взял ее за воротник пальто, притянул к себе. Содрал пальто с правого плеча, оттянул блузку.
— Видите? Характерный признак.
На правом плече был большой синяк.
— Отдача, — сказал подтянутый, — причем с одного раза такой синяк не набьешь. Она много стреляла. Очень много. Далее.
Он развернул ее лицом к свету. Мне:
— Подойдите сюда.
Я подошел.
— Смотрите сбоку, на свет, видите, волосяной покров на правой щеке стерт, а он есть даже у женщин. Сравните с левой щекой.
Действительно.
— Это от приклада. Далее.
Он взял ее за правую руку.
— Видите, кисть правой руки. Следы пороховой гари.
Я пригляделся. Что-то есть. Потер пальцем. Не грязь.
— Уведите.
Стоит ли говорить, что Муха все это снимал?
Что с ней стало — не знаю. Была ли она снайпершей — наверно. А из какого рода войск был подтянутый — я давно понял.
Красивая легенда о «белых колготках» рухнула, превратившись в очередную грязную историю про войну.
День спустя работаем в городе. Рутина. Вдруг слышим невдалеке — рев моторов, одиночные беспорядочные выстрелы (так стреляют только в воздух), крики, хохот. Едем туда. Сворачиваем за угол.
Группа бойцов. Что-то оживленно обсуждают. Два БТРа метрах в пяти друг от друга. На земле — груда чего-то, кровь, тряпки.
Я спрашиваю:
— Ребят, что случилось?