Безумное танго
Шрифт:
– Наверное, – согласилась Валентина и всплеснула руками: – Нет, это не дело! Кто ж пирог с мясом ест холодный да с остывшим чаем? Немудрено, что у тебя потом желудок болит! Давай-ка в духовку пирожок, быстренько, и чайку подогреем. Мы с Олежеком тоже еще по кусочку употребим, правда, разноглазенький?
Разноглазенький племянник охотно согласился, и Тамаре поневоле пришлось чаевничать с ними чуть не до полуночи.
Этот разговор как-то забылся, а сейчас вдруг ни с того ни с сего всплыл в памяти.
Да…
Почему Олег родился с разными глазами? А почему рождаются трехцветные котята? Все по одной и той же причине.
Тамаре вдруг захотелось выпить. Может быть, забудется и та давняя беседа, и сегодняшняя, с Чужаниным?
Подошла к холодильнику, но налила не «Мозельское», которое предпочитала раньше всем винам, а холодную водку. Мысленно чокнувшись с Романом, который и приохотил ее к «Нижегородской», выпила сразу полстакана и потянулась закрыть форточку: вдруг понесло таким холодом!
Клуб ветра ворвался в комнату, острый, смешанный запах сирени и полыни – невообразимое сочетание. И, словно кто-то раздвинул перед глазами Тамары завесу, она отчетливо увидела нависшее над собою потное Шунькино лицо. Оно было красное, набрякшее от напряжения, и ресницы от пота казались особенно черными, а сосредоточенно прищуренные глаза… Тамара даже тогда заметила это: прищуренные глаза у Шуни были разными: один темно-синий, а другой серо-голубой.
Юрий Никифоров. Июнь 1999
«А может, мне вообще будет теперь везти только ночью?» – усмехнулся Юрий, берясь за роскошную ручку столь же роскошной двери, за которой скрывалась редакция незабвенного «Губошлепа».
Ну что ж, ночью – оно, конечно… очень даже!.. – однако день пошел с проколов и провалов, и конца им пока не предвиделось. Началось с того, что Варвара Висильевна застукала их с Алёной, спящими в обнимку. Бабуля направилась по своим утренним делишкам и не могла обойти взором такую картину, осквернившую ее монашеский диванчик. Почему-то она ничего не сказала и даже не стала их будить, но они сами проснулись, увидели бабку в ванной, куда нельзя было попасть, минуя комнату…
Алёна соскочила с дивана, пряча глаза, и Юрию стоило великих трудов добиться, чтобы она опять начала разговаривать с ним, не отводя взгляда и не зажимаясь. Баба Варя вела себя более спокойно, не упрекала, не намекала, но сам факт, что их видели…
Юрий в конце концов решил плюнуть на женские слабости и заняться своим мужским делом. Для начала опять долго отговаривал бабу Варю обращаться в милицию. Потом заставил Алёну позвонить в Выксу. Получить сведения об Инге оказалось совсем непросто. Наконец дозвались палатного врача, который неприветливо буркнул, что девушка все еще без сознания, и бросил трубку. Алёна окончательно приуныла и собралась немедленно уезжать. Юрий похолодел. Этой Выксы он боялся до смерти – вернее, Алёниного возвращения туда, к давящему, укоряющему великолепию разрушенных стен Троицкого собора, к голосам и стенаниям, до сих пор слышным из развалин взорванной церкви Иверской Божьей матери. Как опутает ее все это снова, как возомнит она, что только и осталось ей теперь – грехи замаливать…
Как ни странно, на помощь пришла Варвара Васильевна. Ей так внезапно и резко поплохело, руки так затряслись, а лицо так побледнело, что было бы сущей бесчеловечностью бросить в одиночестве больную старушку, недавно пережившую тяжелое потрясение… ветеранку, между прочим, фронтовичку!
Алёна мигом раскаялась, отменила отъезд и согласилась сидеть с несчастной бабулькой хоть сутки напролет, хоть двое. Юрий вздохнул с облегчением и отправился к телефону, однако случайно поймал такой острый, такой живой, такой понимающий взгляд полумертвой старухи, что с трудом проглотил смешок внезапной догадки.
Ай да фронтовичка! Ай да ветеранка! Все-таки бабка была очень даже неглупа, и стоило ей только услышать про Выксу, как вся ее боевая, атеистическая, комсомольская юность так и взыграла, так и вскипела ключом. Наверное, она предпочитала, чтобы внучка предавалась неофициальной любви на ее диване, а не превращалась в унылую Христову невесту. И решила воспрепятствовать этому превращению, елико возможно…
Юрий снова почувствовал прилив глубочайшей симпатии к этой худой старухе с измученным лицом. Даже сейчас видно, что когда-то она была редкостной красавицей. На тумбочке около ее кровати – большой портрет парня в военной форме с плакатной улыбкой и веселыми глазами. Тоже лицо, какое нечасто встретишь! Муж ее, наверное, тот самый Герой Советского Союза, Золотую Звезду которого, а значит, память, Варвара Васильевна готова была защитить ценою жизни – и своей, и чужой. Может быть, когда-нибудь обстоятельства станут помилосерднее, может быть, появится у Юрия возможность подружиться с этой красивой, умной, странной женщиной, а то и попасть к ней в родню…
Он сел за телефон, предаваясь приятным мечтам, улыбаясь, уверенный, что довольно быстро нащупает след той пресловутой студии, от которой всем было столько хлопот. Ничего подобного! Никакие справочные ни о какой студии ничего и слыхом не слыхали. На вахте телецентра посоветовали обратиться в приемную директора, но не уточнили, какого канала. Наконец после длительной серии звонков, наслушавшись всяческих ответов, среди которых были и насмешки, и грубость, и самые нелицеприятные отзывы о бывшей телевизионной знаменитости, Юрий положил трубку, ощутимо разогревшуюся в его руках, и тупо уставился на стенку, так ничего и не узнав.
Выходило, что Денис Кораблев врал? Однако Алёна подтвердила, что Инга до последнего времени посещала студию, даже когда телеканал Шестаковой «Око Волги» прекратил свое существование. Почему это произошло, Алёна толком не знала, из-за каких-то денег, что ли, но студия работала. А вот где она находилась…
Юрий пометался по кухоньке, где устроил свой штаб, но ничего толкового не придумал. Пришла Алёна, начала чистить картошку, и все умные мысли, если таковые имели место быть, улетучились у него из головы при взгляде на ее худые, понурые плечи, печально склоненную голову в платочке и потупленные глаза. Он не мог видеть ее такой – полной раскаяния! Вчера ночью она была совсем другая! Но опять же – до новой ночи еще далеко, а потому Юрию пришлось прижать ладонь к сердцу, чтобы сдержать, усмирить эту любовь, которая не давала ему покоя, проглотить все слова, которые так и рвались с языка, и выдавить только:
– Картошечку чистишь?
Наблюдение редкостное по качеству глубокомыслия, но зато совершенно безопасное.
– Ага, – подтвердила Алёна, проворно снуя ножиком по огромной заскорузлой картохе. – Поджарю – надо же поесть наконец. А больше у бабы Вари нет ничего. Сейчас перекусим, а потом я на базар схожу.
Какой-то тревожный звоночек звякнул в душе, но Юрий убедил себя, что она не стала бы врать. Если все-таки соберется уезжать в Выксу, скажет прямо. Все-таки он уже успел немного узнать Алёну. Это была воплощенная прямота, и этим она напоминала свою бабку-тетку гораздо сильнее, чем, может быть, осознавала.