Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий
Шрифт:
«Поведение Мандельштама в тридцатые годы, когда сталинский террор стал жуткой реальностью, — еще одно свидетельство инфантилизма, детского ощущения “равенства” поэта и тирана, веры в возможность бросить перчатку самому Отцу народов. С одной стороны, он вроде бы понимал, что стихи могут стоить ему жизни: “Если дойдет, меня могут… РАССТРЕЛЯТЬ!”. С другой, как выясняется сегодня, не прятал их, а читал всем встречным и поперечным». (Гарин, 1999, т. 3, с. 339.)
[Первый арест в мае 1934 г.] «На Лубянке Мандельштам ждал расстрела, и это стало причиной травматического психоза, которым он там заболел. Достаточно было и одной психологической пытки, без особых физических приемов… Особое совещание при Коллегии ОГПУ в отсутствие подсудимого постановило: “Мандельштама… выслать в г. Чердынь сроком на три года”…О приговоре Мандельштам узнал только 28 мая. В этот же день состоялось его свидание с женой. Первое, что бросилось в глаза Надежде Яковлевне, — обе руки мужа забинтованы. Оказалось, он перерезал себе вены лезвием бритвы… [Из заявления в ОГПУ брата поэта А.Э. Мандельштама] Жена брата Н.Я. Мандельштам, сопровождающая брата в ссылке, сообщила телеграммой из Чердыни, что брат психически заболел, бредит, галлюцинирует, выбросился из окна второго этажа и что на месте, в Чердыни, медицинская помощь не обеспечена…
Предполагается перевод в Пермскую психиатрическую больницу…» (Шен-талинский, 1991, с. 18–19.)
«Подумаешь, как в Чердыни-голубе, / Где пахнет Обью и Тобол в раструбе, / В семивершковой я метался кутерьме… / Прыжок — и я в уме». (Мандельштам. «Стансы», 1935.)
[Из письма Н.Я. Мандельштам от 31.10.34 г.] «…Ужасно было, что во время психоза его отправили в ссылку под конвоем… После психоза — наступила общая подавленность, депрессия. Нужны очень ровные, очень благоприятные условия жизни, чтобы все восстановить. Но это невозможно». (Гордин.
1990. с. 76.)
«Пусти меня, отдай меня, Воронеж, — / Уронишь ты меня иль проворонишь, / Ты выронишь меня или вернешь…» (Мандельштам, 1935.)
«В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже и узнала все подробности его “дела”. Он рассказал мне, как в припадке умоисступления бегал по Чердыни и разыскивал мой расстрелянный труп, о чем громко говорил кому попало, а арки в честь челюскинцев считал поставленными в честь своего приезда». (Ахматова, 1998, с. 523.)
«Стихи Мандельштама воронежского периода, вероятно, будут долго еще вызывать споры. Многие увидят в них первые признаки того умственного расстройства, которое постигло Мандельштама под конец жизни». (Струве,
1991, с. LIX.)
«Росла утомляемость, слабость. К началу 1936-го поэт уже еле ходил…. Как только отлучалась жена, у него, по собственному признанию,“начиналось мучительное нервно-физическое заболевание”». (Гарин, (999, т. 3. с. 299.)
[1936 г.] «Касаясь лечебных учреждений, связанных с Мандельштамом, упомянем еще психиатрическую клинику на ул. Кольцовской, 3, где Осип Эмильевич обследовался заведующим кафедрой психиатрии мединститута С.С. Сергиевским, поскольку его мучили галлюцинации. Психиатр нашел у него типичный синдром побывавших в тюрьме». (Гордин, 1990, с. 55–56.)
«Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох, / Еще немного — оборвут / Простую песенку о глиняных обидах / II губы оловом зальют». (Мандельштам. «1 января 1924 года». 1937.)
«Мандельштам был арестован во второй раз почти ровно через четыре года после первого ареста — 2-го мая 1938 года. Он находился в то время в санатории для душевнобольных на ст. Че-русти (недалеко от Москвы)». (Струве, 1991. с. XLVI1I.)
[Мая 1938 г.] «В тюрьме было проведено медицинское освидетельствование Мандельштама. Трое врачей… обнаружили: “Душевной болезнью не страдает, а является личностью психопатического склада со склонностью к навязчивым мыслям и фантазированию. Как душевно больной — вменяем”». (Шенталинский. 1991, с. 20.)
[1938 г., карантин под Владивостоком на «Второй речке»] «Период относительного спокойствия сменился у него депрессией. Он прибегал ко мне и умолял, чтобы я помог ему перебраться в другой барак, так как его якобы хотят уничтожить, сделав ему ночью укол с ядом. В сентябре эта уверенность еще усилилась. Он быстро съедал все, был страшно худ, возбужден, много ходил по зоне, постоянно был голоден и таял на глазах… Он начал распадаться психически, потерял всякую надежду на возможность продолжения жизни. При этом высокое мнение о себе сочеталось в нем с полным безразличием к своей судьбе». (Меркулов, 1990, с. 49.)
[Из писем знакомых] «“Мы стали очень быстро замечать странности за ним: он доверительно говорил нам, что опасается смерти — администрация лагеря его хочет отравить. Тщетно мы его разубеждали — на наших глазах он сходил с ума. Он уже перестал читать стихи и шептал нам “на ухо” под большим секретом о все новых и новых кознях лагерной администрации. Все шло к печальной развязке… Его преследовал страх быть отравленным — и казенную пищу он совершенно не ел. Иногда на станции конвойные покупали ему на оставшиеся гроши булку, он разламывал ее надвое и свою половину ел только после того, как кто-то съедал другую… Рассудок его был помрачен. Ему казалось, что его отравляют, и он боялся брать пайку казенного хлеба. Случалось, что он съедал ^ужую пайку (чужой хлеб — не отравлен), и Вы сами понимаете, как на это реагировали блатные…” Еще одно свидетельство — поэта и критика Игоря Стефановича Поступальского: “В лагере Мандельштам был почти невменяем, слыл за сумасшедшего. На голове носил женский чулок, на ногах — меховые штаны с вырванными клоками ваты сзади. Выкрикивал что-то насчет римского папы, иногда за курево читал стихи, его не понимали, но курево все равно давали… К весне 1939 года он ослабел настолько, что его положили в больницу, и в марте от порока сердца, цинги и авитаминоза он умер”». (Нерлер, 1988, с. 99, 102.)
«Век мой, зверь мой, кто сумеет / Заглянуть в твои зрачки?..» (Мандельштам. «Век», 1922.)
Особенности творчества
«Почему мемуаристы… не склоняют голову перед таким огромным и ни с чем не сравнимым событием, как явление поэта, первые же стихи которого поражают совершенством и ниоткуда не идут? У Мандельштама нет учителя. Вот о чем стоило бы подумать. Я не знаю в мировой поэзии подобного факта… Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен». (Ахматова, 1998, с. 523, 526.)
«Мандельштам всегда знал большие перерывы между стихами. Они появлялись пачкой, а потом внутренний голос умолкал — иногда на год, иногда и на больший срок». (Мандельштам, 1990, с. 435.)
«Стихи Мандельштам не писал, а “выборматывал”, еще — “выпевал”, его лучше воспринимать композитором, чем поэтом. Что до письма как такового, то ручке он предпочитал голос: многие его произведения надиктованы». (Гарин, 1999, т. 3, с. 395.)
Мандельштам — классический пример поэта-гения, каким он обычно представляется романтическому воображению. Непрактичный, влюбчивый, вдохновенный, импульсивный, не от мира сего… И когда этот клубок нервов попадает в пасть «веку-волкодаву», от него остается только неприглядная оболочка сумасшедшего, из которой улетают последние искры поэтического гения. Есть предел трудностям бытия. Из десятков миллионов, попавших в Архипелаг, лишь редкие единицы смогли сохранить свой талант и, дожив до освобождения, реализовать его: Солженицын, Жигулин, Шаламов… Может быть, еще два-три имени. Следует также отметить необычный факт: для них именно ГУЛАГ послужил отправной точкой творческой деятельности. У Мандельштама в последний год, как и ранее в неблагоприятных и стрессовых условиях, вновь обострилось бредовое расстройство. Паранойя, которая проявлялась у поэта бредом отравления и преследования, и в обыденной-то, нормальной жизни делает пациента неадекватным и социально неприспособленным, вынуждая помещать его в психиатрическую больницу. Если же подобный больной оказывается в ситуации концлагерного заключения, судьба его заранее предсказуема и печальна.