Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий
Шрифт:
МАР АННА (наст, имя и фам. Анна Яковлевна Бровар) (1887–1917), русская писательница и журналистка.
[Доктор филологических наук Мария Михайлова]. «Анна Мар — это псевдоним, подлинное ее имя — Анна Леншина. Она создала образ католички, которая соблазняет священника, желая, чтобы он нарушил свой целибат. Ее знаменитый роман “Женщина на кресте” даже до революции не смог появиться без купюр. Жертва женщины заменяет Христа, ее тело оказывается распинаемо на кресте страданий человеческих. Она вторглась в такую область, как мазохистические устремления женщины, она попыталась говорить о мазохистском комплексе женщины (ведь существует теория, что в проституции женщина хочет и стремится играть роль жертвы)… Она попыталась задуматься об этом, но это ее, практически, вычеркнуло из литературы. Она изобразила женщину, которая жаждет избиения, жаждет унижения, терзаний физиосексуального свойства. Может, кому-то покажется, что художественно это несовершенно, но она одна из немногих, кто раздвинул не только тематические
«То ли русский Захер-Мазох, то ли женский Арцыбашев. Но для Захер-Мазоха слишком хорошо написано, а для Арцыбашева мало порнографии. Анна Мар была довольно известной писательницей в русском модерне. Ее повести и рассказы нравились Брюсову, Соллогубу, Вячеславу Иванову, Гип пиус. Мар покончила с собой в возрасте 27 лет в 1917 году, и последующие события заслонили ее смерть. Сделай она это на год-два раньше, а в таком предположении нет ничего кощунственного, поскольку самоубийством Анна Мар грозилась долгие годы, мы сейчас располагали бы несметными отзывами символистов на ее кончину. Хотя бы потому, что она последовательнее многих делала из своей жизни искусство, и наоборот. Экстатическое переживание католичества, любовь с католическим священником, проповедь возвышенного распутства и презрения к “мещанским” нормам жизни — это и подробности жизни, и повторяющиеся мотивы прозы. Единственное и главное, что интересовало Анну Мар, — взаимоотношения полов с женской точки зрения и связь сексуальности с религиозностью… Роман “Женщина на кресте”, эдакий женский вариант “Венеры в мехах”, несмотря на характерное для такой прозы изобилие эстетических подробностей убранства комнат и потоки рыданий, в некоторых фрагментах чрезвычайно проницательно описывает нервическую природу женской чувствен ности». (hUp://nescafe. afisha. ги/ book-review?id=29 716)
[О писательницах эпохи декаданса, эпохи модерна — Анне Мар и Александре Мирэ]. «Судьба и творчество этих писательниц необычны и экстравагантны, переплетены столь сильно, что есть смысл говорить не отдельно о судьбе и о творчестве, а о некоем синтезе — жиз-нетворчестве, когда “проигрывание” одной и той же ситуации происходит сначала в жизни, а потом в художественном произведении, и наоборот. В частности, Анна Мар превратила свое бытие в непрерывный “художественный текст”, органичными частями которого были ее произведения, составляющие с реальными эпизодами жизни автора страницы единого лирического дневника», (http://ivwiv.a-z.ru/ivomen/ texts/trofimrd.htm)
«Ее скандальный эротический роман “Женщина на кресте” (1916) вышел тремя изданиями и был экранизирован под названием “Оскорбленная Венера”. С детства была подвержена суицидным настроениям, что нашло отражение и в ее произведениях». (Чхартишвили, 1999, с. 517.)
«В интересе Мар к болезненным изломам человеческой психики, трактовке любви как страдания, истерически напряженной атмосфере ее книг явственно ощутимо влияние западноевропейского… и особенно польского…модернизма… С юности Мар испытывала склонность к суицидальным попыткам <…> во время очередной депрессии и острого переживания своего одиночества выпила цианистый калий». (Рейтблат, 1994, с. 515.)
«Сегодня — громовой удар / При тусклости туманных далей: / По телефону мне сказали, / Что застрелилась Анна Мар». (Брюсов)
Нелицеприятная критика и бойкот — тяжелое испытание для психики, тем более, если речь идет о женщине с эмоциональной неустойчивостью. И тем не менее критикуют многих, но далеко не все в результате недоброжелательного отношения решаются на самоубийство. Различают два типа суицидальных действий: 1) серьезная сознательная попытка умереть и 2) крик о помощи, попытка инфантильной личности привлечь к себе внимание. В случае Анны Мар мы явно сталкиваемся со вторым вариантом, что подтверждается и биографическими указаниями на ее истеричность. У писательницы доминирующий синдром был не депрессивный, а истерический, и «склонность к суицидальным попыткам» не противоречит этому предположению. В возрасте от 14 до 24 лет суицидальные мысли явление довольно распространенное и отмечается у 30 % людей. Поэтому можно думать, что Анна Мар страдала истерическим расстройством личности.
МАРАТ (Marat) ЖАН ПОЛЬ (1743–1793), в период Великой французской революции один из вождей якобинцев. Убит Шарлоттой Корде.
«“Я был наказан только один раз, и несправедливое унижение произвело на меня столь сильное впечатление, что вернуть меня под указку моего воспитателя было невозможно: целых два дня я отказывался принимать пищу. Мне было тогда одиннадцать лет: судите сами о твердости моего характера уже в этом возрасте по одной этой черте. Так как мои родители не могли меня сломить и родительский авторитет оказался задетым, меня заперли в комнате. Будучи не в силах преодолеть негодование, я задыхался, я открыл окно и бросился вниз, на улицу. К счастью, окно было расположено невысоко, но тем не менее при падении я был сильно ранен, и до сих пор у меня сохранился шрам на лбу…” <….> Непреклонный, порой просто вздорный характер, неуживчивость Марата давали о себе знать… Видимо, экзальтированное воображение создавало фантастические картины, в которые он сам начинал искренне верить. Все говорит, что Марат действительно вел подвижническую жизнь, стремясь стать всесторонне образованным человеком… В течение двух лет пребывания в Ньюкастле он приобрел авторитет хорошего врача. За большие заслуги по борьбе с эпидемией власти официально дали иностранцу права гражданина города. Однако сделать блестящую карьеру ему не удалось из-за его характера». (Молчанов, 1989, с. 122, 124, 126, 128.)
«Уже в ранней молодости проявился тяжелый характер Марата: его страстность, доходившая до нервозности, и непомерное честолюбие. Он позволял себе высокомерное отзываться о Ньютоне, безапелляционно именовал шарлатанами своих выдающихся современников, таких как математик и издатель “Энциклопедии” Д’Аламбер, астроном Лаплас, химик Лавуазье. Значение же собственных открытий, напротив, непомерно преувеличивал». (Пименова, 1997, с. 431.)
[Весной 1774 г. пишет большой труд «Цепи рабства»] «“В это время я работал регулярно 21 час в сутки, оставляя для сна всего два часа”… К этому же времени относится первое крупное проявление характерной для него мании преследования <…> Мнительность Марата имела…..свои корни… Неопределенное положение Марата, человека без родины, врача без диплома, проявлявшего крайнюю неуживчивость, создали ту почву, из которой выросла психология одиночки-бунтаря, обреченного на самопожертвование, преследования и мученическую смерть. Это связано с общим крайне пессимистическим мироощущением Марата… Во всяком случае, мысль о том, что его постоянно преследуют враги, была дополнительным стимулом его энергичной деятельности». (Там же, с. 134, 139–140.)
«Французская Академия наук забраковала его труды; это привело Марата к заключению, что учрежденный порядок направлен против него. Расстроенный и истощенныйдесятилетней работой, Марат, казалось, потерпел полное фиаско, достигнув сорокалетнего возраста». (CD Encarta 98.)
«…Марат граничит с душевнобольным: тому доказательством служит его зверская экзальтация, беспрерывное возбужденное состояние, чрезвычайная, почти лихорадочная подвижность, неиссякаемый писательский зуд, автоматизм мышления и титаническое состояние воли, постоянная бессонница, крайняя нечистоплотность…" В новой моей квартире, — пишет он, — я приспособил 2 комнаты специально для производства вскрытия и опытов над животными. Чтобы стать хорошим хирургом и вообще правильно врачевать болезни, необходимо много упражняться в живосечении и в опытах над живыми животными… Если бы я был законодателем, то настоял бы, во имя блага моей родины и всего человечества, чтобы на преступниках, приговоренных к смертной казни, врачи производили трудные и новые операции, и в случае удавшейся операции приговоренные к смерти были помилованы или присуждены к более слабому наказанию”. 10 лет спустя, когда буря революции предоставила Марату на некоторое время власть законодателя и даже диктатора, он провел свой принцип “меньшая боль одним во имя большего блага другим” в широких, но вместе с тем и чудовищных размерах. Вместо скальпеля ему служила гильотина, и различным видам живосечения подверглись по его настояниям несколько десятков тысяч человек… Психопатическая подкладка необыкновенно честолюбивого, несомненно талантливого, но вместе с тем крайне неуравновешенного человека, сдерживавшаяся долгое время требованиями научной методики и дисциплины, которой он сам себя долго подчинял, обнаружилась тогда во всей силе под влиянием вспыхнувших страстей и приняла такие чудовищные размеры, что человек превратился в зверя». (Под-высоцким, 1908, с. 1363–1365.)
«Своего рода нетерпимость была в нем еще до того времени, когда он сделался публицистом и политиком. В гуще политической и партийной борьбы, в которой он оказался в сентябре 1789 года, нетерпимость его стала резче… Нетерпимость его перешла в фанатизм и ненормальную подозрительность: всюду он стал видеть измену. И Марат сделался цепным псом революции, готовым вцепиться в горло всякому, кто только приближался так или иначе к тому, что он считал правом или достоянием народа. Он наделал много ненужного зла…» (Дживелегов, ЭС Гранат, т. 28, с. 179.)
«С раннего детства Марат отличался безграничным самомнением, как откровенно признается в своем журнале. Ничем не оправдываемое самомнение, необычайное тщеславие, постоянно возбужденное состояние и чрезвычайная писательская плодовитость — все в нем указывает на развитие самолюбивого бреда, к которому, как у параноиков, мало-помалу присоединяется бред преследования, заставляющий Марата повсюду видеть завистников и врагов. Затем он впал в полное нравственное помешательство, заставившее его в 1793 г. требовать 270 тысяч голов во имя общественного спокойствия, и предлагает себя в палачи». (Ломброзо. Ляски, 1906, с. 135.)