Безумный магазинчик
Шрифт:
«Я схожу с ума, – подумала Марина. – Это уже превращается в наваждение. Я не должна больше думать о нем, иначе скоро я начну видеть его в каждом пятне на стене».
Червячук снова отмотала пленку назад и включила воспроизведение. Призрак прошлого, повернув голову до боли знакомым жестом, растаял за кадром. Марине хотелось вцепиться в него руками, не позволяя ускользнуть, развернуть лицом к свету, сорвать с его головы идиотскую шапочку с закрывающим лицо козырьком и, заглянув в глаза, задать наконец вопрос, неотступно терзающий ее на протяжении пятнадцати лет. Только после этого она спросила бы у Богдана Пасюка, почему он
Каждый новый повтор навязчивого эпизода словно забивал гвоздь в ее израненное сердце, но Червячук, уже не в силах остановиться, продолжала жать на кнопки дистанционного управления, истязая себя с отчаянной одержимостью мазохиста.
В видеомагнитофоне что-то щелкнуло. Вместо темного силуэта на экране под аккомпанемент неприятного скрипа заметались черно-белые зигзаги.
«Зажевывает пленку! – мелькнуло в голове у Марины. – Проклятье!»
Червячук сорвалась с места и бросилась к видику, в приступе паники не сразу сообразив нажать на «стоп». Когда сообразила, было уже поздно. Богдан опять обманул ее. Он снова ускользнул, как и пятнадцать лет назад.
Глотая скатывающиеся по щекам слезы ярости и отчаяния, Марина нажала «эджект» и, не сдержавшись, яростно дернула на себя кассету, корежа и разрывая застрявшую в механизме пленку. Швырнув на пол безнадежно испорченную улику, она выскочила из кабинета, чуть не сбив с ног идущего по коридору полковника Обрыдлова.
Иван Евсеевич озадаченно наблюдал, как рыдающая Червячук, громко топоча по паркету каблуками своих не по-женски грубых ботинок, неуклюже бежит к выходу из Управления.
– Елки зеленые, с какими кадрами приходится работать, – укоризненно покачал головой полковник.
Ой, цветет калина в поле у ручья.Парня мало – дога полюбила я… —подвизгивая в стиле «русская деревня», напевала Сусанна Потебенько.
– Кого ты там полюбила? – изумился Максим Лизоженов.
– Дога! – гордо откликнулась несовершеннолетняя путанка.
– Дога полюби-ила на свою беду…
– Мастино неаполитано, – поправил Максим.
– Кого? – не поняла девушка.
– Неаполитанского мастифа. Это порода такая. На дога похож, только чуть пониже и морщинистый.
– А что, с дельфином глухо?
– Увы, – развел руками Лизоженов. – С дельфинами в Москве напряженка.
– Жаль, – вздохнула Сусанна. – А я уже представляла себя в костюме русалки. Хочется побыстрее стать звездой. Кстати, знаешь, у меня тут несколько отличных идеек возникло. Я вообще натура творческая.
– Кто бы сомневался, – язвительно хмыкнул сын поэта.
– Почему бы нам не снять настоящее, большое кино? – не обращая внимания на звучащую в его голосе издевку, вдохновенно продолжала путанка. – Нечто вроде эротических римейков шедевров советского киноискусства. Порноверсию «Белого солнца пустыни» можно было бы назвать «Белое солнце постели». Только представь: Абдулла на поверку оказался бы бородатой активной лесбиянкой, а закопанному по горло в песок Саиду Сухов засовывал бы в рот не носик чайника, а сам понимаешь что. Другой вариант – «Джентльмены у дачи» – о том, как чувиха, дочь барыги-спекулянта, на даче занимается сексом с беглыми уголовниками, изображающими из себя
– Хватит! – не выдержал Лизоженов. – Ты, случайно, не ошиблась в выборе профессии? Может, тебе в сценаристы податься?
– Вот еще, – фыркнула Потебенько. – Делать мне больше нечего – сценарии писать. Я родилась, чтобы быть звездой мировой величины. У Мадонны вот вокальных данных – кот наплакал – а посмотри, чего она добилась. Мужикам что надо? Сиськами перед ними потряси, задницей покрути, пару нот для вида возьми – вот ты уже и звезда. Только трясти и крутить надо умеючи – «с психом» – как Мадонна, например. Главное – чтобы никаких комплексов. Кому надо – давай, кого надо – дави – и ты на вершине мира. Простенько и со вкусом.
Максим посмотрел на лучащуюся самоуверенностью девушку с суеверным ужасом.
«А ведь это бесстыжее малолетнее чудовище и впрямь может пробиться в звезды, – подумал он. – Русская Мадонна, мать твою. Хорошо хоть, пока ни один поющий пидор не додумался взять псевдоним „Иисус Христос“. Черт бы побрал этот гребаный шоу-бизнес. Куда только катится этот мир?»
В здании Петровки, 38, дежурный милиционер покрепче прижал к уху телефонную трубку и быстрым движением пальца нажал кнопку записи разговора на магнитофон.
– Вы не ошиблись? Вы в этом совершенно уверены?
– Вы что, за дуру меня принимаете? – возмущенно произнес голос в трубке. – Я что, по-вашему, глухая, слепая или ненормальная?
– Да нет, что вы! – В голосе дежурного прозвучали заискивающие нотки. – Это был чисто формальный вопрос. Видите ли, мы просто обязаны уточнять полученную информацию. Лично я ни на секунду не усомнился, что вы на редкость проницательны, умны и наблюдательны. Будьте так любезны, назовите ваше имя и фамилию.
– Вот еще! – презрительно фыркнула трубка. – Так я вам прямо и назвалась. Чтобы вы меня потом свидетельницей по судам затаскали?
– А как же гражданский долг? – тоскливо произнес милиционер.
В трубке язвительно затренькали короткие гудки.
– Вот ведь зараза! – выругался дежурный, торопливо набирая номер полковника Обрыдлова.
Глеб Бычков, явно наслаждаясь ситуацией, насмешливо смотрел на взволнованного Дениса.
– Здесь должен быть какой-то трюк, – убежденно заявил журналист. – Чука что, кто-то закидывает на крышу? Кто-нибудь из грузчиков?
– Говоришь, в университете учился? – ухмыльнулся продавец. – А толку-то? Как не просекаешь чего-то, так сразу – трюк, трюк! По-твоему, у нас в магазине даже собаки мошенничают?
Журналист растерянно пожал плечами.
– Никто его никуда не закидывает, поверь. И трюка никакого нет. Просто пес достает палку с крыши – вот и все. Сам. Без всякой помощи.
– Я вижу, что достает. Но как?
– А вот так, – пожал плечами Глеб. – Чук, ко мне, – позвал он.
Бычков размахнулся и швырнул палку на крышу. Пес стрелой сорвался с места, и минуту спустя радостно всовывал ее в руки продавца.
– Ты поиграй пока с собачкой, – подмигнул Денису Глеб. – Может, что умное в голову и придет, интеллектуал ты наш дипломированный. А мне торговать надо.