Безымянная слава
Шрифт:
— А где ты взял заметку насчет Сухого Брода? У кого? С кем говорил? — спросил он. — А о льготах безработным? О квартирной плате еще?
Где взял это Степан? Он вытащил из кармана блокнот — классический журналистский блокнот большого формата, перегнутый пополам, потрепанный, с завихрившимися в спешке газетной работы углами. Листая захватанные странички, он стал называть источники информации — докладные записки, отчеты, постановления, решения, резолюции и проекты, то, что находил каждый день в папках обслуживаемых учреждений. Абросимов слушал его внимательно, задавая всё новые вопросы, по-видимому заинтересованный техникой газетной работы.
— Значит, так… — Он вдруг подытожил: —
Рабочий процесс репортера, представленный в таком виде, заставил улыбнуться Степана, и в то же время ему стало неловко, будто его уличили в недобропорядочности.
— Постой, постой, Тихон! — пришел на выручку репортеру Наумов. — Должна же газета информировать читателя о продвижении того или иного вопроса в советском аппарате?
— Ну, должна. — Абросимов помолчал, глядя на бухту, и вдруг встряхнул головой. — Так разве вопрос по бумажке двигается? Он в жизни двигается, братки… — Глаза Абросимова заблестели, засмеялись, он вскочил, взял голову Степана в обе свои руки и с силой повернул ее к бухте: — Видишь?
Небольшой пароход втягивался в бухту. Над тонкой, высокой трубой возникло облачко пара, плотное и выпуклое в лучах солнца. Через несколько секунд послышался гудок.
— Гудочки даешь! — воскликнул Абросимов. — Пришел пароход — один гудок дал, погрузился — другой гудок дал, а потопал дальше — третий. Так?
— Похоже… — согласился с этим сравнением Степан.
— Заметку о Сухом Броде с бумажки содрал. — Абросимов поднес газету к глазам Степана. — Гудочек! А ты знаешь, что такое Сухой Брод? Ничего ты не знаешь, откуда тебе знать, бумажная душа! А это дело такое, что о нем на всю газету написать надо, да и то мало. Заведует Сухим Бродом агроном Косницкий, советский спец, парень с головой. Доказывает человек, что наши планы оросительных работ на фуфу составлены, по водным, видишь ты, ресурсам, а тех ресурсов кот наплакал. А Косницкий доказывает, что этими ресурсами можно втрое больше земли оросить, только нужно такие растения подобрать, чтобы засухи не боялись, чтобы меньше воды требовали. Добавили ему земли, он на ней новую пшеницу выводить будет — за-су-хо-устойчивую. Видел, браток, какое дело? Наше, революционное, не иначе. А есть сукины дети, которые Косницкого на смех поднимают, ножки ему подставляют. И ничем ты ему, Киреев, не помог, только прогудел да мимо прошел по бумажке…
— Я не знал…
— Кто ж тебе мешал узнать? — возразил Абросимов уже бранчливо. — Ты должен все раньше знать, чем мы в окружкоме, на то ты и газета… Ишь, скучно ему в газете работать! Залез в бумажки, бегает от чиновника к чиновнику, а потом скулит — скучно ему! Да если бы мне путевку в газету дали, так я в каждую щель сунулся бы, все трюмы и кубрики облазил бы… На верхней палубе торчать да гудочки давать или за рынду-булинь дергать-позванивать — это служба нехитрая. Эх ты, палубный матрос дерьмовой статьи! Смотри, уважать не буду! Учти!
Положив руку на плечо Степану, он несколько раз так качнул своего крестника, что под ним стул заскрипел, и, оборвав разговор, принялся за Наумова и пригрозил, что напишет его жене Наташке на Урал, если он не займется всерьез своим здоровьем…
— Влетело, Киреев? — спросил Наумов, когда Абросимов, попрощавшись, вышел. — Вам влетело, а мне вдвое. Я должен был подсказать вам, что надо прорываться за рамки ведомственной информации, давать читателю гораздо больше, чем дает официальная бумажка. Как трудно иной раз найти простое, что само просится в руки…
— Завтра
— Лучший вывод из сегодняшнего разговора! — одобрил Борис Ефимович. — Уверен, что вам будет интересно писать об этом, потому что вы покажете Советскую власть в действии, в конкретном деле. А читателю будет интересно читать… Как это важно, Киреев! — Он медленно проговорил, взвешивая слово за словом: — Окончательная победа нового мира придет через сознательное участие масс в строительстве социализма… Съездите в Сухой Брод, поройтесь в материалах, в партийных решениях — словом, нырните в глубь вопроса и вернитесь с жемчужиной.
Степан думал о своем — о громаде труда, вставшего перед ним.
— Учитесь у Нурина, — сказал Наумов.
— У Нурина? — Степан смотрел на редактора удивленный.
— Да… У него есть чему поучиться. Вот кто выступает во всеоружии! Я слышал, что у Нурина дома два энциклопедических словаря, библиотека журналов, архив газетных вырезок. Умеет человек привлекать материалы, обогащать свою тему, углублять ее. А вы пока не умеете, Киреев… Вон как Нурин вчера опять расписался о наших пляжах, раскопал даже греческий миф, что Зевес зарядил целебным электроном каждую песчинку на пляжах Тавриды. Занятно? Да, занятно… Нурин — великий знаток курортного дела… если хотите, увлеченный пропагандист наших курортов. А основа этой увлеченности — пакостная, гаденькая. Для Нурина нэп — это только победа нэпача, не больше! И он служит победителю, так как не может понять и поверить, что окончательная-то победа будет за нами, за нашим государством, за людьми труда. Он служит и услужает нэпачу. Курорт в его представлении — это только кабак на берегу моря, с казино, рулеткой, курзалами, шикарными отелями и ресторанами, с эскадронами Дорогих кокоток. Его идеал Ницца, Монте-Карло, Баден-Баден… Найдите в «Маяке» хоть одно теплое слово, написанное Нуриным о рабочих санаториях, домах отдыха! Нурин считает их чем-то противозаконным, ненужным, временным. Читали его зарисовку о крестьянском санатории?.. Вынужденный материал. Из каждой строчки шибает неискренняя, слащавая восторженность. Рабочие и крестьяне на курорте — по-нурински, это только безличные курболы — курортные больные. А курортники — это только нэпачи, денежные мешки, развращающие все вокруг себя. Все это к черту! Черноморск, наперекор Нуриным, будет пролетарской здравницей и крупнейшей рабочей базой Советской власти на юге!
— Чему же учиться у Нурина?
— Хорошо знать, о чем пишешь, очень хорошо знать, но чтобы в каждой крупинке вашего газетного труда горел электрон жизни, правды, любви к нашему делу, уверенности в его победе.
На прощание он сказал:
— Значит, с палубы в кубрики, в трюмы? Благословляю обеими руками!
Встревоженность — вот что прежде всего вынес Степан из беседы с Наумовым и Абросимовым; его ждали трудности, но любая трудность лучше тупика, беспутицы, растерянности.
С улицы он увидел, что окна редакции освещены.
В комнате литработников за своим столом писал Нурин.
— О! — удивился он, увидев Степана. — Что вам здесь нужно, дорогуша? Убирайтесь на бульвар, совращайте девиц с помощью сливочного мороженого. На личном опыте я убедился, что молодость дается человеку раз в жизни, и притом ненадолго.
— Завтра еду в Сухой Брод. Как достать лошадь?
— Скажите дежурному окрземотдела. Он доверит вам чесоточного Пегаса. Сухой Брод! Страшное место с юмористическим названием. Я был в тех местах на процессе по расторжению кабальных сделок и содрогаюсь до сих пор. Место сухое, как писания Сальского о море. Впрочем, у виноделов Верхнего Бекиля можно достать недурной и дешевый токай.