Безжалостные обещания
Шрифт:
Ваша жена беременна.
Конечно, она не знает, что я уже думал обо всем этом. Но сейчас, насколько ей известно из контракта, я хочу, чтобы она немедленно прервала беременность. И если она мне не сказала, это значит, что она тоже хочет нашего ребенка.
Но хочет ли она и меня тоже?
Ее действия в последнее время говорят о том, что она хочет. Но я не уверен, насколько это правда, а насколько просто для того, чтобы сбить меня с толку, пока она не придумает, что делать с ребенком.
Поэтому она пыталась убежать?
Даже если отец Донахью не скажет мне всей правды, я знаю, что должен с ним поговорить. Мне нужна некоторая ясность в отношении того, что делать дальше. Потому что я никогда не чувствовал себя таким потерянным. Как бы сильно я ни скучал по своему отцу, я не часто переживал его потерю так остро, как сейчас.
Я скучал по нашей дружбе больше, чем по его советам, для этого у меня был Росси, который наставлял меня и давал советы. Но сейчас у меня нет ни того, ни другого, и прямо сейчас я бы все отдал за то, чтобы мой отец сидел здесь, говорил мне, что я должен делать, и отвечал на вопрос, который больше всего волнует меня.
Что насчет Франко?
Я знаю, что он будет далек от того, чтобы радоваться за нас, но эта новость приведет его в ярость. Он рассчитывает на то, что его ребенок с Катериной вступит во владение, когда меня не станет, на создание собственной династии. Мысль о том, что его узурпируют, ему не понравится, особенно учитывая нынешнюю напряженность между нами. Не то чтобы его это сильно волновало, и я не думаю, что Катерина была бы зла из-за этого. На самом деле, я думаю, она, скорее всего, была бы рада, что ее ребенок не унаследует все это, особенно учитывая, что это отняло у нее и мать, и отца.
Я вспоминаю, как разговаривал с Катериной в больнице и как она сказала, что хочет мира, потому что они с Франко уже пытаются завести ребенка. Она уже может быть беременна, и я знаю, что если это так, то будет еще труднее удержать Франко от сумасшествия, когда он узнает, что София беременна. Я не уверен, какие у меня есть варианты. Я мог бы уйти в отставку и уступить место Франко, позволив ему начать свое правление сейчас, а не опосредованно через своего ребенка в один прекрасный день. Но каждая частичка меня восстает против этой идеи. Меня втолкнули в эту роль, но после всего, что я сделал, всего, что я выстрадал, лишаясь всех частичек своей души, которые я продал, чтобы заполучить и сохранить это, я чувствую, что заслужил свое место. И идея передать это ребенку моей крови, вместо того чтобы позволить моему наследию умереть вместе со мной, внезапно опьяняет.
Но сначала София должна довериться мне.
Я вхожу в церковь и вижу отца Донахью на одной из передних скамей. У него на затылке шрам, и когда он оборачивается, чтобы посмотреть на меня, когда я иду по проходу, я вижу шрам и у него на лбу. К счастью, мой удар кулаком в челюсть, похоже, не нанес ему серьезных повреждений.
— Отец. — Я почтительно склоняю голову. — Не могли бы вы уделить мне немного своего времени?
— До тех пор, пока это не пойдет по второму кругу, да. Конечно. — Его ирландский акцент сегодня звучит немного сильнее, и это напоминание о том, что отец Донахью не один из нас, не часть итальянцев, которые управляют этим городом. Иногда это вызывает беспокойство, но сегодня это приносит облегчение. У него нет личной заинтересованности в этом, кроме как консультировать меня.
— Прости, что ударил тебя. — Я убеждаюсь, что он слышит извинение в моем голосе, потому что я говорю серьезно. — Это было опрометчиво с моей стороны.
— Ты был в плохом месте. Я могу это понять. — Священник указывает на скамью. — Проходи, Лука, садись. Скажи мне, что у тебя на уме. Я вижу, что на тебя что-то давит.
Я не хожу вокруг да около. Как только мы усаживаемся, отец Донахью выжидающе смотрит на меня, и я все выпаливаю:
— София беременна.
Выражение удивления на лице священника недостаточно искреннее, чтобы одурачить меня.
— Лука…
Я поднимаю руку.
— Не утруждай себя нарушением своих клятв ложью, говоря, что ты не знал. Не волнуйся, я не собираюсь просить тебя делиться тем, что София сказала тебе или не сказала той ночью. Но теперь мне становится понятнее, почему она сбежала и почему обратилась к тебе за убежищем.
Отец Донахью кивает.
— Значит, ты знаешь. Будешь ли ты заставлять ее придерживаться условий соглашения, которое вы оба заключили?
— Именно об этом я здесь, чтобы поговорить с тобой.
Священник колеблется.
— Лука, я священник католической церкви. Ты знаешь, каким всегда будет мой ответ. Я никогда не буду поощрять прерывание беременности…
— Я знаю. — Я резко обрываю его. — Я хочу, чтобы София оставила ребенка.
— Ну тогда тебе будет приятно узнать, что она согласна с этим. Что касается сохранения брака вместе с ребенком… — Отец Донахью хмурится. — У меня не сложилось впечатления, что между вами все хорошо. Но я бы тоже не одобрил развод. Поэтому мой совет, Лука, будет заключаться в том, что ты должен позаботиться как о своем браке, так и о своем будущем ребенке и решить, как лучше всего обеспечить и воспитать их обоих. — Он тяжело вздыхает. — Я знаю, что счастливые браки, это не то, чему такие мужчины, как ты, придают большое значение, но…
— Насчет этого ты тоже ошибаешься, — перебиваю я. — Ну, не совсем. Я соглашусь, что таких как я воспитали в убеждении, что счастье наших жен не стоит на первом месте в списке приоритетов. Но я также знаю, что София всегда ожидала большего от настоящего брака. У ее родителей был такой брак, хороший, любящий. Если бы я стал для нее настоящим мужем, я бы хотел быть хорошим мужем.
— Любящим?
— Я не уверен, что слово “любовь” мне знакомо, — признаюсь я. — У меня есть чувства к Софии, но…
— Скажи мне вот что, Лука, — тихо говорит отец Донахью. — В ту ночь, когда ты пошел за ней, ты беспокоился за свою собственную жизнь?
— Нет, но…
— Когда ты женился на ней, это было ради нее или ради себя?
— Ее, но…
Священник складывает руки на коленях, пристально глядя на меня.
— Ты считаешь, что не способен любить, но твои действия по отношению к Софии, хотя и не всегда строго как у любящего мужа, показывают, что ты глубоко заботишься о ней. Что ты готов подвергнуть свою собственную жизнь опасности, чтобы спасти ее. Что, когда ей угрожают, ты не перестаешь думать о том, чего это тебе стоит. Это, Лука, и есть любовь. Во всяком случае, что-то в этом роде. И это может перерасти в нечто большее, если ты позволишь.