Безжалостный Орфей
Шрифт:
— Да как же так… Разве ж это допустимо… Мне же потом достанется… Начальство знает, зачем дежурства назначать… Вот извольте, депеша из Первого Выборгского, просят прислать… Да и Второй Казанский вас требует… Что же мне делать, когда вас только желают… Как сговорились сегодня… Ну господин Лебедев, ваше превосходительство… Так ведь нельзя… Вам ничего, а мне попадет… Вы же теперь дежурным назначены… Ну возьмите заявочку, что вам стоит… Да вот хоть в Третий Литейный загляните, здесь же рядом… Мы же канцелярия, обязаны принимать… Ну хоть одну… Ох, что будет?..
Под музыку жалобных стонов господин хладнокровно одолел мраморную
Дежурный изрядно запыхался, но продолжал жаловаться и ныть. Потеряв всякую надежду добиться своего, отступить уже не мог. Подгоняли ужасы мелкого чиновника — выговор и лишение премиальных. Потому готов был просить и канючить хоть до обеда. На плечо ему легла тяжкая десница. Чиновник, и так нетвердый в ногах, маленько присел.
— Друг ли ты мне, Ануфрий? — спросили у него. — Друг ли до последнего вздоха?
Чиновник с удовольствием заковал бы такого друга в кандалы, но вынужден был согласно кивнуть.
— Раз друг, уясни: ты спишь, и я тебе только снюсь. На самом деле меня нет. Я видение, сон, миф. Вот уже растворяюсь дымкой в твоих фантазиях. И знаешь, лучше спится без синяков и тяжких увечий. Чего доброго, с лестницы свалишься. Подумай об этом, Ануфрий. Согласен? Вот и молодец. Крепче спишь на службе — быстрее получишь повышение… Какая досада, что я не вернулся с вызова.
Слава Аполлона Григорьевича с некоторых пор работала на него. Он так долго создавал вокруг своей фигуры ореол кровожадного варвара, что в это поверили. Рассказывали истории, как однажды Лебедев выкинул в Мойку городового, что смел ему перечить. Другие клялись, что лично видели, как он отхлестал по щекам пристава. А кое-кто уверял, что в своей лаборатории он растворил в серной кислоте коллежского секретаря, который посмел ему возражать. Никто не рискнул проверить, сколько правды в этих ужасах. Даже высокое начальство, не склонное к суевериям, лишний раз старалось не беспокоить великого. Что было исключительно удобно. Кроме неуемного поглощения радостей жизни, остальные двадцать три часа в сутки Лебедев посвящал науке и криминалистике. Для чего приспособил кабинет.
Мало кому повезло побывать здесь. А кто побывал, возвращались с невероятными историями про пещеру ужасов. Говорили, что тут собрано столько всего, что, если вынуть из шкафов, ящиков и куч, сваленных на полу, гора вырастет выше Департамента полиции. А запах какой стоит!
Доля правды в этом была. Лебедев страдал манией или профессиональным недугом: он не выбрасывал ничего, что попалось ему при расследованиях. Сама собой копилась наглядная история преступлений за последние двадцать лет. Но кроме научного музея человеческих зверств, тут располагалась лаборатория, в которой со всем удобством можно было исследовать все, что пожелаешь: хоть следы пролитого вина, хоть отрезанную голову. Причем всеми доступными и даже недоступными приборами и методиками. Что и говорить, настоящий рай для любого мальчишки от семи до семидесяти лет.
Небрежно скинув пальто на кипу химических журналов, прижатых чьим-то черепом и чучелом крысы, Аполлон Григорьевич извлек из чемоданчика пробирки, плотно укупоренные
Предстояло решить мелкую задачку: какой опыт провести первым. Практика указывала, что вначале требуется установить самые простые, то есть распространенные, яды. Чаще всего их находят в крови и выделениях жертв. Время и усилия лучше всего потратить на них. Но этот случай вносил маленькую поправку: на теле барышни и вокруг не нашлось ничего, что указывало на мышьяк, цианид калия или сенильную кислоту. Наверняка применялось что-то другое. На это намекал своеобразный аромат, исходивший от одной из пробирок.
Нюхнув, Лебедев посопел, сравнил с ароматом из другой пробирки и, кажется, остался доволен. Вывод напрашивался простой и необычный. Но согласиться вот так, с ходу, было неправильно.
Кроме непомерного собрания рухляди, Лебедев владел богатством не менее ценным, а именно опытом и интуицией. Что часто определяло исход дела. Вот и сейчас он покопался в накопленных знаниях, спросил самого себя, на чем бы остановиться, и наконец сделал ставку. Порой, в интересных случаях, Аполлон Григорьевич спорил сам с собой. Что было удобно: он всегда оставался в выигрыше. В этот раз спор шел на… Но это уж слишком личное. Вернемся к науке.
Из необъятных запасов он вытащил бутыль фосфорной кислоты, склянку чистого алкоголя, смешал с веществом из пробирки, развел паровую баню — и занялся любимым делом средневековых алхимиков — перегонкой. Усевшись напротив стеклянного змеевика, Лебедев принялся жевать леденцы, убивая время.
Ожидание было вознаграждено. Вскоре на стеклянных трубках начали проступать тяжелые, бесцветные маслянистые капли. Дальнейших опытов не требовалось. Все было кристально ясно. Хотя невероятно.
Казалось бы, пари проиграно и победитель должен предаться веселью. Но проявлений радости, доступных простому смертному, не последовало. Он швырнул опустевшую коробку монпансье, могучим ударом каблука растоптав ее и превратив в лепешку, и глубоко задумался. Что продолжалось считаные секунды. Могучие натуры не способны долго пребывать в покое.
Сорвавшись с места, Лебедев отодвинул занавеску, пробитую жжеными дырками, как мишень в тире. За бесполезным куском тряпки обнаружился крайне полезный ящик. Стоит заметить, что личные телефонные аппараты в столице появились у избранных. А для общего доступа — один на весь участок.
Покрутив ручку и гаркнув в черный амбушюр четыре цифры, отчего барышня на коммутаторе сползла в легком обмороке, Лебедев притоптывал в нетерпении, пока на том конце не ответили. Он кратко поздоровался и потребовал аудиенции. Прямо сейчас.
* * *
В полицейской службе полковник Вендорф больше всего ценил обеды. Первую половину служебного дня он прикидывал, что и где будет вкушать. А вторую с грустью вспоминал минувшие закуски и горячее. Лишь надежда, что завтра будет новый день и новый обед, примиряла его с суровой реальностью.
Нельзя сказать, что Оскар Игнатьевич был особый гастроном или тонкий ценитель кулинарии. Ему было так хорошо и спокойно за столом, накрытым чистой скатертью, на которой поблескивали черенки серебряных вилок, а бокалы подмигивали хрусталем, что прочее казалось серым и скучным.