Библиотека литературы США
Шрифт:
— Какая дичь, — сказал Тадеуш и заговорил доброжелательно и спокойно, но и не без ехидства, метя в Ганса, о величии древних кельтов, превозносил их древнюю культуру, оказавшую влияние на всю Европу. — Да-да, даже немцам она много дала, — сказал он.
Ганс и Отто покачали головами, но и они, похоже, больше не сердились, не супились, не отводили друг от друга глаза. Чарльз был обрадован и польщен: величию Ирландии отдают дань — до сих пор он слышал хвалы ей лишь в узком семейном кругу.
— Мой отец, — обратился он к Тадеушу, — часто говорил мне: “Что сказать тебе об ирландцах, мой мальчик? Период их расцвета
Тадеуш перевел его слова Гансу и Отто, Ганс разразился смехом, скорчился от боли и схватился за щеку.
— Осторожно! — сказал Тадеуш и, не забыв изобразить клинический интерес, посмотрел на рану: он знал, что Гансу это очень нравится.
Ни в одном учебнике истории, продолжал Чарльз, он не нашел подтверждения этому — надо сказать, что в них жизнь ирландцев до тех пор, пока на них не напали англичане, освещается довольно туманно. А тогда, со всей определенностью сообщали учебники, ирландцы были просто дикарями, невылазно торчавшими в своих болотах. Ему было жаль отца, который черпал утешение в легенде о былом величии Ирландии, хотя все, что он читал на эту тему, никак легенду не подтверждало. Но отец предпочитал думать, что ему попадались не те книги.
— До чего же ирландцы похожи на поляков, — сказал Тадеуш, — они тоже живут былой славой, поэзией, Келлской книгой [15] в изукрашенном драгоценными каменьями переплете, великими чашами и коронами древней Ирландии, памятью о победах и поражениях, по масштабам равным разве что битвам богов, надеждой вновь покрыть себя славой, а пока суд да дело, — добавил он, — дерутся крайне часто и весьма неудачно.
Ганс подался вперед и поучительно, точно профессор, читающий лекцию студентам, начал:
15
Древняя (VIII–IX вв.), богато иллюстрированная рукопись Четвероевангелия, найденная в Келлском аббатстве (графство Мит, Ирландия).
— Судьба Ирландии, да и Польши тоже, не забывайте об этом, Тадеуш, может служить примером того, что ждет страну, когда она утрачивает единство и не может дать отпор врагу… ирландцы наконец-то опомнились, теперь они рьяные националисты, а единства среди них нет как нет. На что они рассчитывают? В свое время они могли сплотиться и напасть на врага, а они ждали-ждали и дождались, что он сам напал на них.
Тадеуш напомнил:
— Этот рецепт, Ганс, помогает отнюдь не всегда.
Но Ганс пропустил его колкость мимо ушей. Чарльз, который был не силен в истории, увяз в зыбучих песках общедоступных сведений и не нашел ответа, но его возмутила сама постановка вопроса.
— Не понимаю, с какой стати нападать, если на тебя не напали?
Ганса, юного оракула, его вопрос не застал врасплох:
— Да потому что, стоит тебе отвернуться или временно сложить оружие, на тебя набросятся, и ты будешь наказан прежде всего за свою беспечность, за то, что не потрудился выведать планы врага. Ты побежден, твое дело проиграно, если только ты не соберешься с силами и снова не пойдешь войной на врага.
— Дело кельтов вовсе
— Влиянием? — переспросил Ганс. — Да что такое влияние — уклончивый, чисто женский, дрянной метод. Нация ли, раса ли — ничто без власти. Надо уметь подчинить себе другие народы, повелевать им, что делать, а главное, чего не делать, — надо уметь проводить в жизнь любой свой приказ, как бы ему ни противились, и, если ты отдаешь распоряжение, пусть даже невыполнимое, тебе должны беспрекословно повиноваться. Это и есть власть, а что есть более важного и ценного в мире, чем власть?
— И тем не менее власть не вечна, я не вижу, в чем ее превосходство, — сказал Тадеуш. — Дальновидная хитрость и умная стратегия нередко куда действеннее. А власти в итоге приходит конец.
— А что, если ей приходит конец, потому что люди у власти ею наскучивают? — Отто подпер голову рукой, вид у него был подавленный. — Что, если они устают вечно угнетать, шпионить, понукать и грабить? Что, если они просто исчерпывают себя?
— А что, если они просто переоценивают себя или к власти приходят новые молодые силы и свергают их, — сказал Тадеуш. — Бывает и такое.
— А что, если им открывается, что они зря старались, — сказал Чарльз.
— Не зря, — сказал Ганс. — И в этом суть. Только ради власти и стоит стараться. Все остальное ерунда по сравнению с властью. Отто, ты меня удивляешь, от кого, а от тебя я этого никак не ожидал.
Отто, виноватый, расконфуженный, сразу скис.
— Я не солдат, — сказал он. — Мне бы мирно заниматься своей наукой.
Ганс сидел прямой как палка, глаза его враждебно поблескивали. Полуобернувшись к Чарльзу, он сказал:
— Мы, немцы, потерпели поражение в прошлой войне не в последнюю очередь благодаря и вашей великой державе, зато в следующей войне мы победим.
У Чарльза по спине побежали мурашки, он передернул плечами. Они все уже поднабрались, и, если не взять себя в руки, скандал неминуем. Ему не хотелось ни ссориться, ни вновь решать войной исход той давней войны.
— Все мы еще под стол пешком ходили, когда кончилась война, — сказал он.
— Зато когда начнется следующая война — мы все пойдем на фронт, — быстро парировал Ганс.
— Ганс, милый, да будет вам. Я отнюдь не жажду крови, и сейчас меньше, чем когда-либо. Я хочу лишь одного — быть пианистом.
— А я художником, — сказал Чарльз.
— А я преподавателем математики, — сказал Отто.
— Да и я не жажду крови, — сказал Ганс, — но я знаю, что нас ждет. — Его щека, стянутая лентой лейкопластыря, за вечер вздулась еще сильнее. Левая рука бережно ощупывала воспаленные, посиневшие края раны. — Послушайте, — оживленно, без вызова начал он, — я хочу напомнить вам одну небезынтересную подробность. Мы должны были выиграть эту войну, а мы проиграли ее в первые же три дня, хотя и не осознавали этого — во всяком случае, не могли этому поверить — года четыре. В чем причина? Один только раз вышла задержка с выполнением приказа, всего лишь раз: когда войска впервые перебрасывали через Бельгию, они не выступили вовремя. И из-за этой задержки на три дня мы и проиграли войну. Что ж, в следующий раз мы такой ошибки не совершим.