Библиотека мировой литературы для детей, т. 29, кн. 3(Повести и рассказы)
Шрифт:
Правда, на одной из первых страниц крупным шрифтом сообщалось: «У бога милости много» — и дальше порядочно встречалось поучений в таком же духе, но Катя научилась обходить подводные рифы. Умное, энергичное, с пронзительными глазами лицо глядело на нее с сереньких книжных обложек. Ободряло. Ушинский вводил ее за руку в класс. Кате стало увереннее с ним. Не такая уж никудышная она учительница. Возможно, ее призвание и талант как раз в том и есть, чтобы быть учительницей. Во всяком случае, Катя любила своих младших, средних и старших. Не вообще учеников и всех на свете детей, а именно своих, курносых,
Когда дни стали длиннее, Катя завела новый порядок. Теперь она учила в две смены. До обеда — младших. После обеда — средних и старших. Два вечера в неделю ликбез. На драмкружок пока не отважилась, но и без драмкружка работки хватало — часов-то ведь нет, что утром, что вечером часы шли не меряные. А вечерами при дымном огоньке коптилки читала приложение к «Ниве» из чулана Нины Ивановны.
Необычный гвалт стоял в классе. Примерные Катины ученики, которые даже в отсутствие учительницы вели себя негромко, не колошматили друг дружку, а если, сбившись на длинной парте, принимались «жать масло», так и то без особого шума, сейчас галдели, как грачи в весенних гнездах. Катя прислушалась у двери.
— Дон! Дон! Дон! Третий звонок. Чугунка отправляется в город Москву. Уф-ух! Уф-ух!
Алеха. Вчера ездил с отцом на разъезд. Впервые увидал паровоз, затеял игру в поезда. Понятно.
— Уф-ух! Уф-ух! Дон-н-н. Эй, ты, куда без. билета прешься? Я те дам! Я начальник станции, я всех главней.
Алеха Смородин всегда всех главней.
Однако поиграли и хватит, пора за уроки. Катя вошла в класс. Семеро младших цепочкой, друг дружке в затылок, топтались на месте, ухали, шипели, пыхтели, двигали взад-вперед руками, как поршнями, — поезд мчится на всех парах. Уф-ух! Восьмой — Алеха, начальник станции, он же и семафор, он же и колокол, извещающий об отправлении поезда.
Девятая младшая — Тайка Астахова. Она проболела недели три, пришла сегодня впервые и одна сидела на парте, низко склонив голову. Льняные волосы беспорядочно свисали на щеки; крупные слезы текли вдоль носа, она не вытирала их, слизывая с губ.
— Что ты плачешь? — спросила Катя, догадываясь и пугаясь догадки.
— Ворова дочь! Тайка, таратайка, балалайка! — показывая беззубые дыры во рту, выпалил Алеха Смородин.
Ребята при появлении учительницы не разошлись по местам, напротив, столпились у Тайкиной парты.
— Отец хлеба нашего наворовал, нарастил буржуйского брюха!
— Мы налогу собрали, а он тридцать мешков ржи от голодных себе утянул.
— Его на десять лет засадили. Кобылу отобрали. Ворованное добро отобрали.
Тайка беззвучно плакала, не смея откинуть с лица пряди волос, растрепанные, как нечесаный лен. Учительница молчала. Ее молчание сильнее распаляло ребят.
— Ворова дочь! Ворова дочь! — все громче и злее свистело из беззубых ртов, ниже прибивая Тайкину голову к парте.
«Ушинский, помоги!» — мысленно взмолилась учительница.
Но не надо советов. Ничьих. Даже Ушинского. Катя знала сама. Сердцем, умом, пробуждающимся и с каждым днем крепнувшим в ней чутьем учительницы знала, что должна делать сейчас.
Отстранила ребят, отвела волосы с наплаканного Тайкиного лица, своим платком
— Ты не виновата. Тебе стыдно за отца, но ты не виновата. Ты не крала и никого не обманывала. Вы поняли? — обратилась она к ребятам строго и властно. — Ступайте по местам, — приказала она.
Ученики мгновенно послушались.
— Вы напали на Тайку, а за что? Разве она за отца отвечает? Ведь она не знала о его преступлении. Тайка — несчастная девочка. Большое несчастье — стыд за отца. Но не вина, а несчастье. Вы поняли?
Тихо прошли уроки. Без подъема, без обычных улыбок и живости.
— Вы не будете обижать Тайку, — сказала Катя, отпуская ребят, — вы будете жить всегда честно. И ты, Тайка, будешь жить честно. Идите.
Они вышли из школы гурьбой и тотчас разбежались в разные стороны, а Тайка побрела одна на край села, где, весь в деревянных кружевах, стоял ее безрадостный, опозоренный дом. Катя следила из окна класса за жалкой фигуркой, пока, обогнув против школы церковь, она не скрылась из виду. Сейчас начнут собираться на вторую смену средние и старшие. Но пока вместо средних и старших Катя увидела на дороге группу людей. Их было трое: Петр Игнатьевич, Нина Ивановна и неизвестный мужчина.
Они направлялись к ней в школу. Катя живо ушла из класса к себе, села на топчан, служивший кроватью, тахтой, чем хотите, и, для вида взяв книжку, стала поджидать посетителей. Вероятно, явился инспектор унаробраза. Он слегка прихрамывал, опираясь на толстую суковатую палку, и был одет в овчинный полушубок, несмотря на мартовскую капель, на ногах солдатские бутсы с обмотками; красноармейская буденовка с опущенными ушами сдвинута была на затылок. Так, полуштатскими-полувоенными выглядели многие приезжавшие из города начальники. Приезжало их в сельцо Иваньково после раскрытия астаховской кражи немало. Разбирались, меряли земли, доискивались, нет ли в чем еще жульничества. Клевета на председателя развеялась разом: в городском комитете помощи голодающим не забыли золотое кольцо с рубиновым камнем, подтвердили, что сдано, но строгий выговор председатель Смородин получил — и за дело: государственное добро зорче береги, растяпой не будь.
А Нине Ивановне ее подневольное пособничество в воровстве Силе Астахову пролетарский суд ввиду смягчающих обстоятельств простил. Пожалели детей.
Что стало с Ниной Ивановной! Что так удивительно изменило ее? Сияние в глазах. Она ли? Что с ней? Вошла, кинулась к Кате, обняла.
— Катерина Платоновна, Катя! Вернулся.
— Кто?
— Муж. Тихон.
Человек в овчинном полушубке, постукивая по полу суковатой палкой, слегка припадая на правую ногу, приблизился, протянул Кате руку:
— Здравствуйте.
— Тишенька! Тихон! Тихон Андреич! — смеялась и плакала Нина Ивановна. — Катерина Платоновна, я ему сразу сказала, как вы о нем отозвались: «Он герой у вас, и вы должны им гордиться». Варвара при всем народе под защиту взяла… А я? Где моя совесть? Прощенья мне нет.
— Истерзали тебя, бедняжка. Не мучься, не рвись, все позади, — утешал он.
Вот он какой, учитель Тихон Андреевич! Ласковый. Наверное, внимательный к людям. А приложения к «Ниве» — ведь это все его книжки, его должна благодарить Катя.