Библиотека мировой литературы для детей, том 36
Шрифт:
— Да сопутствуют тебе боги! — произнес хозяин, обращаясь к входившему путешественнику. — Да ниспошлют они силы твоему крепкому коню; он, по-видимому, очень сильный, но если ты заставишь его бежать так и дальше, то он долго не протянет. Издалека ли едешь?.. Не желаешь ли присесть и подкрепиться? Не угодно ли тебе отведать жареного барашка? Барашек такой нежный, как травка, на которой паслась его мать… Путь твой был такой длинный и ты так мчался… ты, видно, едешь издалека… Могу предложить тебе старого формианского, его не превзойдет нектар, который подается на трапезе самого
— От твоей болтовни!.. Да, признаюсь, она мне надоела, клянусь Сатурном! — в нетерпении резко ответил новый путник.
— Было бы гораздо лучше, если бы ты, вместо того чтобы набивать наш желудок твоими дурацкими вопросами и восхвалениями яств, которыми собираешься нас потчевать, подал сразу к столу этого жареного барашка, масло, сыр, вино… — сказал путешественник, прибывший первым, и, обращаясь к вновь приехавшему, спросил его: — Не правда ли?
— Привет тебе, — произнес раб или отпущенник; приветствуя апулийца, он с уважением поднес руки к губам. — Конечно.
С этими словами он сел за средний из трех столов, в то время как хозяин почтовой станции, закончив приготовления, сказал:
— Сейчас подам!.. И через минуту вы сами сможете судить, был ли я прав, расхваливая свои кушанья.
И он ушел.
— Хвала Юпитеру всеблагому, великому освободителю, — сказал апулиец, — за то, что он избавил нас от глупой болтовни этой плакальщицы.
— Скучнейший человек! — ответил отпущенник.
И разговор двух путешественников на этом прекратился.
В то время как отпущенник, казалось, был погружен в свои мысли, апулиец разглядывал его проницательными глазами, играя ножом, лежавшим на столе.
Вернулся хозяин и принес каждому на небольшом блюде обещанного жареного барашка, и оба путешественника стали есть с большим аппетитом. Тем временем хозяин поставил перед каждым сосуд с пресловутым формианским, и хотя его и не нашли достойным трапезы Юпитера, но все же признали недурным, чтобы как-нибудь оправдать преувеличенные похвалы красноречивого хозяина.
— Итак, — сказал апулиец после недолгого молчания, когда он покончил с жарким, — я вижу, что тебе нравится моя лошадь, не так ли?
— Клянусь Геркулесом, нравится ли мне она?.. Конечно, нравится… Настоящий апулиец… стройный, горячий… с слегка приподнятыми боками… а ноги у него тонкие, нервные; шея такого изящного изгиба… Он обладает всеми достоинствами этой породы. Я больше двадцати лет состою хозяином этой почтовой станции и, согласитесь сами, должен кое-что понимать в лошадях, и я знаю в них толк; кроме того, я сам родом из Апулии, мне досконально известны все преимущества и все недостатки наших лошадей. Представьте себе…
— Дашь ты мне, — опросил, потеряв терпение, апулиец, — в обмен на мою одну из твоих двадцати лошадей?
— Из сорока, гражданин, из сорока, потому что моя станция первого, а не последнего разряда, знаешь…
— Ну, так даешь мне
— Э… вот… скажу я тебе, поменяешь лошадь, которую хорошо знаешь… на другую… хотя и красивую… она как будто и молодая… да, но я-то ее не знаю… — ответил с плохо скрытым смущением, почесывая за ухом, хозяин станции, не обращая внимания на ругательства апулийца. — Меня это не очень-то прельщает… потому что, должен тебе сказать, лет пять назад со мной приключился как раз такой случай…
— Я вовсе не желаю уступать тебе лошадь, не променяю я ее на самую лучшую из твоих: я хочу оставить ее у тебя в залог… Ты дашь мне одну из своих, чтобы доехать до ближайшей станции: там я оставлю твою, и возьму другую, и так далее, пока не доеду до…
Тут апулиец остановился и бросил недоверчивый взгляд не на болтливого хозяина почты, а на молчаливого и почтительного отпущенника или раба. Затем закончил свою речь:
— Пока не доеду, куда мне надо… Когда я поеду обратно, я проделаю то же самое и, приехав к тебе, заберу своего Аякса; моего гнедого зовут Аяксом.
— Ну, уж о нем ты не беспокойся. Ты его найдешь упитанным, сильным; я знаю, как надо ухаживать за лошадьми… Ты не сомневайся. Но, вот видишь, я сразу догадался, что ты спешишь и что ехать тебе далеко… Наверное, в Беневент?
— Может быть, — улыбаясь, ответил апулиец.
— Или, может быть, даже в Капую?
— Может быть.
— Кто знает, может быть, тебе надо ехать даже и в Рим?
— Может быть.
Оба замолчали.
Апулиец, оказывавший честь маслу и сыру, принесенным хозяином, продолжал улыбаться, глядя на добродушного болтуна, который был разочарован и недоволен, потому что остался в дураках от всех этих «может быть», ничуть не удовлетворявших его любопытство.
— Ну, что же ты молчишь? — спросил путешественник. — Может быть, я еду в Корфиний, Аскул, Камерин, в Сену галльских сенонов, в Равенну?.. А отчего бы мне не поехать также в Фалерии, Сполетий, Хиос, Кортону, Арретий, Флоренцию? В страну галльских боийев или к лигурийцам? Почему бы мне не…
— Да сопутствует тебе великий Юпитер! Не смеешься ли ты надо мной? — спросил сконфуженный хозяин станции.
— Я пошутил, — ответил апулиец, добродушно улыбаясь и подавая хозяину чашу, наполненную формианским вином. — Выпей из чаши дружбы, не обижайся на меня, когда я шучу и разжигаю твое любопытство. Ты, по всей видимости, человек хороший… только болтун и излишне любопытен…
— Но не ради дурного, — ответил добродушный хозяин, — и, клянусь всеми богами неба и преисподней, человек я благочестивый и честный, а если я лгу, пусть погибнут от чумы моя жена и дети!
— Да ты не накликай бедствий, я тебе верю. Пей!
— Желаю тебе счастливого путешествия и благополучия, — сказал хозяин станции и, отпив из чаши два-три глотка формианского, передал ее затем апулийцу.
Апулиец чаши не взял, сказав:
— Передай ее теперь другому гостю и выпей сначала за его здоровье.