Библиотека мировой литературы для детей, том 36
Шрифт:
Бывший диктатор, в белоснежной застольной одежде, в венке из роз, занимал место на среднем ложе у среднего стола, рядом с любимым своим другом Квинтом Росцием, который был царем этого пира.
Судя по веселому смеху Суллы, громким речам и частым возлияниям, можно было подумать, что бывший диктатор веселится от души и никакая печаль, никакая забота не терзают его.
Но внимательный наблюдатель легко заметил бы, как постарел Сулла за эти четыре месяца и стал еще безобразнее и страшнее. Его лицо исхудало, кровоточащие нарывы, покрывавшие его, увеличились; волосы из седых,
Тем не менее в его проницательных серо-голубых глазах горела жизнь, сила, энергия. Усилием воли он старался скрыть от других свои нестерпимые муки и успешно добивался этого, — иногда, в особенности в часы оргий, он, казалось, даже сам забывал о своей болезни.
— А ну-ка, расскажи, расскажи, Понциан, — сказал Сулла, поворачиваясь к патрицию из Кум, возлежавшему на ложе за другим столом, — я хочу знать, что говорил Граний.
— Я не расслышал, что он говорил, — сказал Понциан, побледнев и в явном замешательстве не зная, что ответить.
— Ты ведь знаешь, Понциан, у меня тонкий слух, — промолвил Сулла спокойно, но брови его грозно нахмурились, — я ведь слышал то, что ты сейчас сказал Элию Луперку.
— Да нет же… — возразил в смущении патриций, — поверь мне… счастливый и всемогущий… диктатор…
— Ты вот что сказал: «Когда Грания, теперешнего эдила в Кумах, заставили уплатить в казну штраф, наложенный на него Суллой, он отказался сделать это, заявив…», но тут ты поднял на меня глаза и, заметив, что я слышу твой рассказ, вдруг замолчал. Предлагаю тебе повторить точно, слово в слово, все сказанное Гранием.
— Сделай милость, о Сулла, величайший из вождей римлян…
— Я не нуждаюсь в твоих похвалах! — вскричал Сулла хриплым от гнева голосом, и глаза его засверкали; приподнявшись на ложе, он с силой стукнул кулаком по столу. — Подлый льстец! Похвалы себе я сам начертал своими деяниями и подвигами, все они значатся в консульских фастах [134] , и я не нуждаюсь, чтобы ты мне повторял их, болтливая сорока! Я хочу услышать слова Грания, я хочу их знать, и ты должен мне их повторить, иначе, клянусь арфой божественного Аполлона, моего покровителя, — да, Луций Сулла клянется тебе, — что ты живым отсюда не выйдешь и твой труп послужит удобрением для моих огородов!
134
Консульские фасты — списки высших должностных лиц, которые велись из года в год.
Призывая Аполлона, которого Сулла уже много лет назад избрал особым своим покровителем, диктатор дотронулся правой рукой до золотой статуэтки этого бога, которую он захватил в Дельфах и почти всегда носил на золотой цепочке тонкой работы.
При этих словах, при этом движении Суллы и его клятве все друзья его побледнели и умолкли, растерянно переглядываясь; утихла музыка, прекратились танцы; шумное веселье
Заикаясь от страха, незадачливый Понциан произнес наконец:
— Граний сказал: «Я сейчас платить не стану: Сулла скоро умрет, и я буду освобожден от уплаты».
— А! — произнес Сулла, и багровое его лицо вдруг стало белым как мел от гнева. — А!.. Граний с нетерпением ждет моей смерти?.. Браво, Граний! Он уже сделал свои расчеты. — Сулла весь дрожал, но пытался скрыть бешеную злобу, сверкавшую в его глазах. — Он уже все рассчитал!.. Какой предусмотрительный!.. Он все предвидит!..
Сулла умолк на миг, затем, щелкнув пальцами, крикнул:
— Хрисогон! — и тут же грозно добавил: —Посмотрим! Не промахнуться бы ему в своих расчетах!
Хрисогон, отпущенник Суллы и его доверенное лицо, приблизился к бывшему диктатору; Сулла мало-помалу пришел в себя и уже спокойно отдал какое-то приказание; отпущенник, наклонив голову, выслушал его и направился к двери.
Сулла крикнул ему вслед:
— Завтра!
Повернувшись к гостям и высоко подымая чашу с фалернским, он весело воскликнул:
— Ну, что же вы? Что с вами? Вы все словно онемели и одурели! Клянусь богами Олимпа, вы, кажется, думаете, трусливые овцы, что присутствуете на моем поминальном пире?
— Да избавят тебя боги от подобных мыслей!
— Да пошлет тебе Юпитер благополучие и да покровительствует тебе Аполлон!
— Много лет жизни могущественному Сулле! — в один голос закричали гости, поднимая чаши с пенистым фалернским.
— Выпьем все за здоровье и славу Луция Корнелия Суллы Счастливого! — воскликнул своим чистым и звучным голосом Квинт Росций, поднимая чашу.
Все провозглашали тосты, все пили, и Сулла, с виду будто веселый, обнимая, целуя и благодаря Росция, крикнул кифаристам и мимам:
— Эй, дураки, что вы там делаете? Умеете только пить мое фалернское и обкрадывать меня, проклятые бездельники! Пусть вас сейчас же охватит вечный сон смерти!
Едва лишь смолкла ругань Суллы — он всегда отличался грубой речью и плоскими шутками, — музыканты снова заиграли и вместе с мимами и танцовщицами, которые подпевали им, принялись отплясывать танец сатиров. По окончании танцев на среднем столе, за которым возлежал Сулла и Росций, появилось невиданное жаркое: орел в полном оперении, точно живой; в клюве он держал лавровый венок с пурпуровой лентой, на которой золотыми буквами было написано «Sullae, Felici, Epafrodito», что означало: «Сулле Счастливому, любимцу Венеры». Прозвище «Любимец Венеры» особенно нравилось Сулле.
Под рукоплескания гостей Росций вынул венок из клюва орла и передал его Аттилии Ювентине, хорошенькой отпущеннице Суллы, сидевшей с ним рядом.
Аттилия Ювентина возложила поверх венка из роз, уже украшавшего голову Суллы, лавровый венок и нежным голосом сказала:
— Тебе, любимцу богов, тебе, непобедимому императору, эти лавры присудил восторг всего мира!
Сулла несколько раз поцеловал Аттилию, присутствующие зааплодировали, а Квинт Росций, встав с ложа, продекламировал своим чудесным голосом, с жестами, достойными великого актера: