Библиотекарь
Шрифт:
Мне, как, наверное, и понурому уставшему большинству, смысл был не особо важен. Покоряли уверенный голос, мимика, нервный посыл, жестикуляция. Горн уговаривала, объясняла, повелевала. Я испытывал радостный трепет, потому что видел, какой чудодейственный эффект производят на собрание речи Горн. Засадной отряд действительно не сыграл решающей роли в битве. Они вмешались последними и сохранились лучше остальных. Но дает ли это особые привилегии на завоеванный всем войском трофей?!
И словно не погибла полчаса назад широнинская читальня,
Горн искушала, подтачивала волю сомневающихся читателей.
– Обделить товарищей хотите? – грозно стыдила она смутьянов. – Ограбить?!
Отравленные ядовитым красноречием, гневно перешептывались бойцы трех первых отрядов. Никто уже не помнил о нарушенном слове и Книге Терпения. Еще бы! Горстка мерзавцев собиралась отнять выстраданную награду.
– Не слушайте! – жалко гундосил предводитель засадников. – Она хочет нас стравить!
Тщетно, ему не поверили. Бабья гвардия закрыла Горн плотным кольцом. Из-за спин Горн прокричала:
– Это предатели, воры и провокаторы! Бей провокаторов!
Началась бойня. Отступники отчаянно сопротивлялись, но силы были неравными. Небольшой участок перед сельсоветом на несколько минут снова превратился в арену смерти.
Горн с улыбкой созерцала расправу.
– Правильно… Будут знать… Надо же… «Штукарские трюки…», – все-таки невосприимчивость к книжным чарам задела Горн за живое.
– Готово, Полина Васильевна! – радостно сообщил звероголовый боец, потрясая гарпуном над свежими трупами. – Нет больше провокаторов!
– Поздравляю с победой! – крикнула Горн и хитро подмигнула мне. – Ура!
Отряды не ощутили насмешки и простодушно подхватили клич. Они действительно были счастливы и смотрели на Горн преданными глазами.
Бабы в ватниках расступились, выпуская Горн вперед. Она оглядела потрепанное воинство, сжавшееся за сутки до двадцати пяти человек.
– Товарищи, – сказала Горн, – кровь и Книга сплотили вас… Что может быть крепче? Ничего! Оставайтесь одной читальней… Мой совет… Кто у вас главный? Ладно, сами разберетесь. А теперь… Держу слово… Нате! – она швырнула Книгу Памяти, точно кость с обеденного стола. Книга порхнула в воздухе, трепеща страницами, упала. На нее кинулись сразу несколько человек.
Горн доверительно шепнула:
– Спорим… К вечеру… Их останется вдвое меньше… Плевать… Да, Алешка? Пойдем в дом… Поговорим, дело есть… Куда собрались?! – это уже адресовалось наемникам. – Умники! А убирать за собой!? Взяли лопаты… И роем могилы…
Горн вытащила из земли свою трость. Я увидел, что она заканчивалась не резиновым набалдашником, а острием, как на альпенштоке. Старуха развернулась и зашагала к сельсовету. Я послушно двинулся за ней.
Увязавшуюся за нами свирепого вида немолодую с обожженной щекой
Стража осталась снаружи – две крупных работницы с молотками замерли у порога. С нами в комнату вошла лишь денщица Маша. Оценив скромное убранство, она сразу выбрала для начальницы единственный стул с высокой спинкой и подлокотниками и заботливо положила на жесткое фанерное сиденье плоскую, как блин, думку. Мохнатый пуфик она сунула Горн под ноги. Из той же сумки Маша извлекла телескопическую подставку. На круглом подносе поместились термос и чашка с дымящимся, пахнущим мятой настоем, маленькая сахарница, полная рафинада, и ложка.
Клевец вместе с панцирем и шлемом был отнят на входе охраной, тем не менее бдительная Маша еще раз обыскала меня. В кармане штанов обнаружилась золингеновская бритва. Денщица продолжила досмотр с особым пристрастием, бесстыдно шаря цепкими пальцами в паху и ягодицах. После обыска Маша укутала зябкую Горн пледом – старуха принимала заботу, так и не выпустив ридикюль, опасную трость она прислонила к подлокотнику. Растопив печь, Маша удалилась.
Горн с обещанным разговором не торопилась. Вначале долго размешивала сахар. Внезапно спросила:
– Может, чаю хочешь? Полезный, мятный… – не дожидаясь согласия, она взяла железный колпачок термоса и щедро плеснула туда кипятку, бросила два кубика рафинада, помешала. – Возьми…
Тонкий металл нагрелся за секунду. Словно нарочно, Горн налила чаю до краев. Я чуть не выронил раскаленный стакан, умудрился поставить его на пол, обварив ладонь, и присел на низкую лавку. Подушечки пальцев вздулись красными волдырями.
Горн криво улыбнулась:
– Как на Украине говорят… Горячий – дуй, дураче! Обжегся? Нет? Спросить хочешь?
– Да, Полина Васильевна. Почему меня не убили?
– Вопрос интересный… Потому что нужен…
– Кому? – как ни пытался я сохранить мужество, голос дрогнул. – Моховой вашей?
– Лизке? – Горн пожевала бескровными губами, мелко вздохнула. – Нет больше Лизки… Ритка убила… Селиванова… Большое горе… Утрата невосполнимая… Месяц скорбим… – Впрочем, особой печали в голосе не слышалось. – Я теперь за старшую…
– Селиванова? – ошалело переспросил я. – Маргарита Тихоновна?! Она убила Мохову?
– Ну да, – нетерпеливо подтвердила Горн. – Ритка-Маргаритка. Гнида такая. Пришла к Лизке… Поговорили… А затем заколола. Спицей в горло… Сказала: «Лизка идеалы предала»… – тут Горн всплеснула руками. – Какие идеалы?!
– И что теперь с Маргаритой Тихоновной? – спросил я, заранее догадываясь об ответе.
– По законам военного времени… – Горн посуровела. – Все ясно?
– Кажется, да. Вы считаете, что читательница широнинской читальни могла убить Мохову только по приказу библиотекаря. И теперь решили отомстить…