Библиотекарь

Елизаров Михаил Юрьевич

Горн, растеряв серьезность, фыркнула:

– Аналитик… Ритка наша была! Всегда! – она добродушно рассмеялась. – Селиванову еще до Невербино внедрили. За год… Не одну Ритку. Многих. Они задание имели. Информацию собирать. Докладывать…

Я понимал, что Горн говорит правду, но представить себе принципиальную, кристально честную Маргариту Тихоновну ловким резидентом моховского клана так и не смог.

– Дело-то плевое, – продолжала Горн. – Мы шарашку местную хлопнули. Полностью… Чтобы без свидетелей. Книжку забрали… Ритка прибежала к соседям: «Примите, Мохова разорила»… Беженка. Ее и взяли. Пожалели… Видишь, как просто… А Селиванова – наша, моховская.

Все это с трудом укладывалось в голове. Я не осуждал Маргариту

Тихоновну за двуличную жизнь. Память отказывалась предать наши долгие беседы летними вечерами, старые пластинки, чай из электросамовара, бисквиты, наконец, страшный хаос сентября, когда только моральная поддержка Маргариты Тихоновны помогла мне остаться библиотекарем и не потерять душевное мужество.

– Понятно, привыкла к вам, – словно читала мои мысли Горн. – За пять-то лет! Обжилась… От рук отбилась. Своевольничала… К тебе привязалась. Но долг не забывала. Книгу Смысла привезла… – Горн щелкнула замком ридикюля. – Вот Книга. Редкая. Уникальная… Самая главная. А не действует! Догадываешься, почему? Там в конце вкладыш был. С опечатками… – она резко развернула Книгу задним форзацем и чиркнула ногтем по надорванной полосе со следами клея посредине листа. – А теперь нет вкладыша… Пропал… Был и исчез! – Зрачки Горн вспыхнули оранжевым мартеновским пламенем. – Ритка сказала… – повелительный страшный голос навалился на мозг давящим гипнотическим объемом. – Вкладыш у тебя. Отдай. Добром прошу… И тебя не убьют. Обещаю… Слово чести. Где вкладыш? Отдай! – повелительно повторяла она.

В тот момент я исполнил бы любую просьбу Горн. Скованный преданной униженной робостью, я отвечал:

– Полина Васильевна, у меня ничего нет. Клянусь вам!

– В глаза смотри, выблядок! – сверлила ужасом Горн. – В глаза! Правду говори! Или убью! Люто!

– Клянусь, Полина Васильевна, – раздавленно шептал я. Ледяной пот мешался на щеках со слезами. Страх полчищами вшей шевелил волосы.

– Нет у меня ничего!

Горн вдруг умерила накал гнева. Властительный голос потух. По моему телу прокатилась горячая волна озноба. Клацая зубами, я почувствовал мокрый жар в спине и словно бы очнулся от изнурительного малярийного бреда.

– Ладно, ладно, не трясись, – угрюмо сказала Горн. – Вижу. Не виноват… Это Ритка, сволочь, хитрит…

Я поднял трясущимися пальцами опрокинувшийся стаканчик. Сердце стучало гулко, будто из цистерны. Воздух с трудом просачивался в скомканное страхом бумажное горло.

– Ритка, Ритка… – досадливо бормотала Горн. – После смерти пакостишь, подруга… Вот что, Алешка, – она задумалась, – порассуждаем логически… Первое. У Ритки идеалы были. По Смыслу… Потому Лизку и убила. Той только власть подавай… Второе. Ритка бы вкладыш сберегла… Любой ценой. И третье. Насчет тебя, Алешка… Планы у нее были. Грандиозные. Любила… Поэтому и живешь еще… Ритка верно рассчитала. Ты теперь единственная ниточка… Сдохнешь, и пропал вкладыш… Пропал Смысл… Ты все знаешь… Подсознательно, конечно… Раз с Риткой дружбу водил…

Горн с любопытством оглядела меня:

– Ритка говорила… Ты Книгу Смысла прочел… Так?

– Прочел.

– С вкладышем?

– Да.

– Значит… – голос старухи прозвенел мелкой дрожью, как заверченная волчком монета, – тебе известен Смысл?…

Горн резко отвернулась, словно ей закатили пощечину. На выщербленных скулах вздулись злые желваки. Кажется, самолюбивую старуху задело, что Смысл открылся не ей – великой прозорливой Горн, повелительнице жестоких старух, а никчемному существу, Алексею Вязинцеву, библиотекарю уничтоженной широнинской читальни…

– Алешка, – почти жалобно попросила она. – Расскажи про Смысл… Сядь ближе.

Книга Власти еще действовала, и я не скрытничал.

«ВНУЧЕК»

– Столько думала… – шелестела Горн. – Какой он будет… Смысл… Вечный труд… И личное бессмертие… Говорят… Когда Моисей переписывал

Тору… Ангел смерти не мог взять… его душу. – Горн двинула рукой. Из рукава показался тонкий золотой браслет часиков. Старуха протяжно закряхтела: – У-у-у-фф-у-фу-охх…

Моего лица коснулся пованивающий гнильцой дух нечистых зубов и больных кишок. Я не заметил, как Горн преобразилась. Точно вылезли наружу крючковатый шелушащийся нос, непропорционально большие дряблые уши. На усохшем лобике и щеках налились гречневым пигментом родимые пятна и многочисленные старческие бородавки.

– Засиделись мы, Алешка… Читать пора. Книгу Силы. Два раза в сутки читаю… Мне ведь… девяносто шестой год… Натуральная жизнь закончилась. Лишь Книга держит… Э-э-э… – Горн скорчила ехидну гримасу. – Не нравлюсь? Старая? Страшная? Не царица больше? Не владычица? Поправимо… Вот Книгу Власти прочту… Опять зауважаешь…

Я испытывал ни с чем не сравнимые стыд и омерзение за пережитые минуты гнусного угодничества перед этим ветхим существом, чьей злобной волей были приговорены мои друзья…

– Я здесь при чем? – проницательно воскликнула Горн. – Деревню Ритка сдала… Убивали вон те… – она указала за окно. – Мне Смысл был нужен… Ненавидишь? Отомстить хочешь? Зря… – узловатые пальцы стиснули прислоненную к стулу трость. – От смерти его спасла, – перечисляла заслуги Горн. – Настрого запретила… Пальцем тронуть… Что? Не веришь? Интересный ты… Все читатели подохли… Он почему-то живой… И где благодарность?… – хриплый, растерявший краски очарования тембр умел убеждать. – И не стыдно?… Старую бабку… Убить… Алешка… Ай-яй-яй… – Из трости вдруг выпорхнул тонкий длинный клинок. Острие замерло в сантиметре от моего лица. Я даже не успел отшатнуться. – Видишь? – насмешливо осведомилась Горн. – Я ловчее. Рукой двинуть… и тебя нет…

– Не убьете вы меня, – сказал я, осторожно отодвигая ладонью шпагу, – вам Смысл нужен.

– Да не особенно… – она нарочито зевнула. – Подумаешь… Покров советской Богородицы над страной…

Я понял, что Горн маскирует эмоции, и уверенно сказал:

– Зато и бессмертие дает! А вам, Полина Васильевна, даже Книга Силы не помогает…

– Люблю жить… – призналась Горн. – Умирать не люблю… – клинок, чуть покачавшись перед моими глазами, с щелканьем нырнул в трость. – Все равно… Вкладыша нет… Какой в Смысле прок? Какой в тебе прок? – Звучало это, впрочем, вполне дружелюбно. – Забавно… Ритка – дура… Как она сказала?… Э-э-э… Ага, вот… «Я завещала Алексею Смысл… На добрую память…» – Горн скрипуче хохотнула. – А ты не помнишь… Хороша память!

В этот момент я уже знал, где находится вкладыш из Книги Смысла. Стараясь не выдать себя волнением, я уставился в пол.

– Не грусти, Алешка, – по-своему истолковала Горн мои поникшие плечи и опущенную голову. – Пока не трону… Месяц даю… Испытательного сроку… Но торопись. Не расслабляйся. Шевели мозгами… У меня терпение не резиновое… Лопнет…

– Полина Васильевна, – я на ходу сочинил вопрос, чтобы успеть взвесить все перспективы моего нежданного открытия, – а это вы придумали музыку во время боя ставить?

– Не я. Риткина идея… Плацебо. Но помогает. Не всем. От характера зависит. Возраста… Склада ума… Темперамента… Надо еще… С песней подгадать… Выкручиваемся помаленьку. Одному пластинку заведем. Другому астматический сбор заварим. Трава из аптеки. Тоже бодрит… Разные способы. Но согласись… Выдавать Книгу Ярости… Или Силы… Всяким шушерам, – Горн презрительно кивнула на окно. – Обойдутся. Без Книги больше передохнет… Правильно?

– А давно вы познакомились с Маргаритой Тихоновной?

– Давненько… – нахохлилась Горн. – Риткина мать… Валентина Григорьевна… Соседкой была… по палате… В доме престарелых. С ней все начинали… С Валентиной Григорьевной… Можно сказать… У истоков стояли… Она привела Ритку. Когда ж это?… Восемьдесят шестой год… Четырнадцать лет назад… Ритке пятидесяти еще не стукнуло… В самом соку…