Библиотекарша: роман с жизнью и смертью
Шрифт:
И вот за символической птицей в «Руке человека», почти символическими оленями идут (точнее – летят) почти символические журавли. АХ, Анюта! Использованы в поэзии эти улетающие на юг журавли давно и многократно. Но как же им не улетать? Не застывать же здесь? Тут трагедийность привнесена поэтами – на самом то деле ее нет. И для меня снова рушится стих, чуть только не выстояла его реальная подоснова. А тут есть хорошие строки и что то можно сделать, чтоб спасти и довести этот стих.
«В нашем городе» давно мне известно и вроде все правильно. Но как растянуто и как невзволнованно тускловато. (…) И следующие стихи надо сжимать. Чистить, делать мужественнее. Словом задумка есть, есть собственные строки уже сделанные. Работы очень много, но это и хорошо. Удачи вам!» Если я сделаю хоть
Я же не он! Если бы у бабушки борода росла – она была бы дедушкой! И это заметьте не худший вариант. «Детский поэт» просто изложил мне – как бы он сделал стихи на эти темы. И какую же бредятину редактора из издательств мне писали – ужас просто!
Еще в головке нашей писательской организации стоит назвать «Большого краеведа». Чудесный рассказчик! Выступления его на местном клубе книголюбов – как залп лучшего шампанского! Свежая струя жизни с пузырьками юмора, сатиры, парадоксами и никому неизвестными редчайшими фактами из жизни людей Книги.
Самый яркий человек из всех. Фигура крупная, всероссийская. Даже не по чину нашему медвежьему углу такую крупную рыбу иметь. А он художествами не занимался – собирал архивы любых писателей России, даже всеми забытых. Книжник был великолепный! Уровень Смирнова – Сокольского, Лидина… И вот в своих книгах рассказывал – как, где что нашел. Путь, так сказать, поисков. Судьбы книг, рукописей, писем. Работал через письма-запросы. В среднем в день по 4 письма писал каждый год. В основном на 19-м веке сосредоточился. Библиотека у него была из лучших в России. Редкостей разного рода – пропасть.
С книжниками из Сибири (он там служил, Урала (он там родился и учился), Ленинграда (особенно ИРЛИ) – тесные связи поддерживал. Жаль после его смерти один ушлый чиновник из Татарии все книги чохом скупил и себе увез. Сын квартиру продавал – срочно надо было освободить помещение.
Но собственные книги его, по правде говоря, скучноваты, гораздо менее интересны чем живые рассказы. Засушены, слишком плотно зацементированы. Надо было пожиже…
У меня, кстати, сохранился черновик ответа на его запрос мне об известном поэте Николае Клюеве. Тот в ссылке у нас находился году в 1930-м. Недалеко от Кукарки – в деревне Потрепухино. Но в советские года – такие темы не приветствовались. Да и данных у меня никаких не было. Так и ответила – не знаю мол ничего. Очевидцы уж вымерли. Для таких розысков в том далеком 73-м году нужна была определенная смелость. Энкавэдэшников он, надо сказать, не любил. Рассказывал (не мне, конечно) как году в 37-м шел после окончания мединститута в Свердловске по тихой улице мимо дома, как вдруг из него вышел милиционер и потребовал у него паспорт. Не чуя беды, он подал. Тот положил паспорт в карман и велел идти с ним – будешь понятым при обыске – говорит. Врач наш шараотрез отказал. И лишился паспорта, каковой не смог из органов выцарапать. И, чтобы не сгореть в том буйном году, завербовался и уехал от греха подальше военврачом на Дальний Восток.
Вот, кстати и нашла это свое письмо – ответ на просьбы Б.К. Как хорошо, что я важным людям сперва на черновике пишу, а потом его сохраняю.
«Уважаемый Б.К! Извините, что только сейчас отвечаю на Ваше письмо. Но, когда оно пришло, я тяжело болела. Умудрилась заболеть детской инфекционной болезнью! Не поправилась и сейчас – осложнение. Так что пока ничего не смогла сделать по Вашей просьбе. Очень надеюсь, что через неделю, когда у меня начнется отпуск, я смогу отыскать какие то ниточки, хотя почти не верю в успех.
Дело в том, что я не имею ни малейшего понятия, где эти ниточки искать. Обращусь к нескольким знакомым старожилам, но почти наверняка – это не тот круг, с коим Клюев был знаком. Кстати я впервые от Вас узнала, что он где то здесь находился в ссылке. Трудность еще в том что давние кукарские старожилы тех лет или умерли или уехали на старость лет к детям в другие места. Даже от отца – страстного книжника, я никогда об этом не слыхала. Но и он умер уже 16 лет назад.
Б.К.! А почему бы Вам не обратиться с этим вопросом через местную газету к старожилам? Это было бы, мне кажется, и надежнее и результативнее чем слепой поиск. Также установить его местожительство могли бы и органы, раз он не по своей воле здесь оказался. Документы то в соответствующих местах должны лежать. Я не имею возможности обратиться туда, но Вы – совсем другое дело. Простите, что я осмеливаюсь давать какие то советы… Я ведь никогда не занималась литературными и краеведческими поисками, поэтому Вам – признанному авторитету и мастеру в этой области – мои суждения могут показаться наивными.
Обещаю одно: при каждом удобном случае буду стараться наводить справки про пребывание Николая Клюева в нашем городе. И, если что узнаю, немедленно сообщу Вам». Вот так и ответила. А узнать ничего не удалось. Лишь после 1991 года, когда Большой краевед уже давно умер, нашлись пара стариков в этой деревне Потрепухино, где Клюев бедовал лето и зиму со своим верным другом.
Для типажности стоит вспомнить и моего ровесника поэта «Нытика». Ни с кем никогда не уживался. Жена с ним только год выжила – сбежала. Памятник ей за великое терпение. Маленький свой сборник стихов ( так же как и мой в издательстве первоначально сильно разруганный) в печать все же пропихнул и в Союз писателей вступил. Мигом уволился с какого то завода. Вступал то он как рабочий от станка. Тогда это сильно приветствовалось властью. Еще это от Максима Горького пошло – что советских писателей надо разводить как кур на птицефабрике из проверенного рабоче -крестьянского семени.
Ссорился чуть не ежедневно со всеми. Но жил в свое удовольствие. Нашел себя в краеведении. Но не высоком – по книгам, а в низком – по старым вещам и предметам. Собирал старые колокольчики, фотографии, монеты, шкатулки и вообще черт знает что. Как пылесос. Все свалки и помойки в соседнем старинном городке облазил, чердаки всех старых домов в окрестностях обнюхал и облизал. Со всеми бабками в округе подружился. Нашел много чего – но мало кому показывал. Очень ревностен был к находкам.
По своему косноязычию (поэт-то он был слабый – даже по нашему захолустью) ничего внятного и толкового написать не мог, но зато любую вещь изнутри чувствовал – понимал как она сделана. Шел, так сказать, со стороны ремесла и технологии. Помню как-то при мне он рассказывал нашему общему знакомому, местному историку, как дверь с цветными стеклами витража сто лет назад сделана была. Аж изнутри светился. Заслушаешься. Это было его… Жаль, что ничего серьезного из своих знаний в статьях не оставил. Не смог! Обожал ближний купеческий город Слободской . Много и бескорыстно жертвовал в его музей замечательных вещей. Где они сейчас интересно? С областным то музеем он рассорился вдрызг.
В общем, человек был странный, но при всем том альтруист и бессеребренник. Жил бедно и почти нищенски. Работу бросил, а стихи не кормили. Помню в начале 80-х годов издали его маленький сборник стихов, а местная доцентша из пединститута круто и по делу в своей газетной рецензии его приложила: «Писать стихи – удовлетворение, печатать – ответственность!» – заключила она. Ох какой шум «Нытик» поднял. Написал 15 жалоб: в газету, обком партии (тогда вся власть там была), ректору института, Союз писателей и еще незнамо куда. Стихи то, в прочем, и впрямь ужасные были.
После смерти его, говорят, сын весь хлам из отцовской квартиры в мусорный бак вынес и выкинул. Одних треснутых колокольчиков мешок! А что поценнее – местные антиквары задешево скупили. Не понимал сын ценности всего этого – без отца рос.
Можно тут долго и про других прозаиков и стихотворцев рассказывать. Но уж сил у меня нет. Прозаики местные, в основном, из журналистов областной газеты вышли. Так и остались газетными очеркистами. В худлитературу никто из них не прорвался. Газета – она любому художеству изначально враждебна. Потом не переучить. Понятно в местном Союзе бывали и ссоры и зависть и конфликты на пустом месте. «Охотник» как то сказал однажды: «Мы, писатели, как дети! Нам важно свое высказать и себя показать. А на остальное – наплевать!»