Библиотекарша: роман с жизнью и смертью
Шрифт:
Разница, конечно, в возрасте у них была большая. Тогда ведь люди и старели раньше. Израбатывались сильно. Виднее все это было, чем сейчас. Так что мама вышла замуж почти за старика. Но папа очень душевный был, добрый, спокойный. Вот каким то неярким светом души и оплел, притянул маму. Родилась я чахлая и всю жизнь из болезни в болезнь. Месяцами на койке лежала. Если бы не мама, не подруга моя задушевная Александра Петровна – давно бы уже умерла.
Ну и снова к нашим баранам. То бишь к нити моей жизни. Болела, училась. Голова, как у многих болезненных, острая была. Отличница. В 1941 году папу на фронт не взяли по старости. А артель кооперативная, где он служил, закрылась. Жить стало совсем нечем. Забоялись, что с голоду все помрем. Два года кой как еще перебивались. И черт, видно, свел однажды папу с вербовщиком. Уговорил, уломал старого дурака ехать на север Архангельской области – на полуостров Канин в село Несь Ненецкого округа. Старый книжник уши и развесил, поверил в золотые горы. Все втроем и собрались. Продали все что могли – даже огород и приехали к разбитому корыту в 43-м году осенью. В войну быстро все менялось. Никакой работы папе уже нет. Назад ехать не на что, жить негде, есть нечего – надо умирать. Как выжили? Удивляюсь.
А с другой стороны – мы и в Кукарке уже опухали с голода и обязательно бы наверное умерли… Не угадать что лучше. А там стал папа чуть живой от голода старик. Ходить – искать работу. И повезло неслыханно – директор школы взял его военруком к себе. И кмнату дал в коммуналке. Чудо и счастье! Вот с 43-го до 47-го года жили там. Семилетку там закончила, работать пошла в 15 лет в детский интернат для ненецких детей. Хлеб ешь – так работай.
А в 47-м году, слава тебе Господи, вернулись назад в Кукарку – как из ссылки. Опять к разбитому корыту. Но как то душа у меня к Северу привязалась: к простору тундры, чистоте воды и невероятной зелени трав, взрывному вкусу оранжевой ягоды морошки (ничего в жизни вкуснее не ела)… А белые ночи, полярное сияние, пение баб на крутогоре за селом в праздник! Даже сейчас у меня сердце, как об этом подумаю, захолонет. Там другая жизнь, еще более настоящая чем здесь. И люди другие. Только говорят мало. Молчуны все больше. А я всегда была болтушка.
Ну и вот. Окончила среднюю школу с золотой медалью в 50-м году в Кукарке и поступила учиться в соседний райцентр, в Яранский учительский институт. А что было делать? Врач сказал, что в большом городе я непременно помру через пару лет. Так что МГУ помахал мне ручкой. Институт тот был вроде техникума – среднее образование давал.
А в 1952 году вернулась домой и назад в свою школу учителем русского языка и литературы. Пять лет отработала и слегла на два месяца. Врач попался хороший – снова повезло – и говорит: «Если пожить хотите еще не полным инвалидом, из учителей уходите!» Вот я с 57-го года и до самой пенсии зав.школьной библиотекой и работала. Интересно! Но очень хлопотно и суетно. Шум и галдеж вечно. Не понос, так золотуха! Дети же они горластые существа. Но ведь жизнь! А мне и нравилось в этом потоке быть.
Закончила заочно Ленинградский библиотечный институт в 65-м году – и дело в шляпе. Никто и не пытался меня сместить. Высоко себя поставила. Одно слово – поэт! Одна на весь наш городок. Зарплата, понятно, грошовая. Но ведь как у всех. А жизнь яркая, насыщенная, интересная. Нашла тут старое письмо – философское размышление об этом. Посылала свое старой подруге Гале довольно давно. Прикладываю как есть.
Из письма Гале Ш.
… И еще. Странное у меня в последний год возникло ощущение. Словно бы я прожила две жизни. И первую прожила совсем другая женщина, связанная со мной только воспоминаниями. Та, первая, хотя и жила очень трудно (много и тяжко болела, работала на износ, была в нищете, плохо питалась и т.д.), но дружила со своей с жизнью, наполненной до краев и очень интересной… Та женщина с юности была окружена подругами и друзьями, много читала и училась, жадно впитывала знания, много ездила, в том числе в Москву и Ленинград, Крым и Кавказ, 4 года жила в тундре на крайнем Севере. Закалилась, прошла настоящую школу жизни… Перед ней была открыта вся страна. Главным для нее были не деньги и наряды, а духовная наполненность. За это ее ценили и уважали. К ней тянулась молодежь. Немало друзей молодых на всю жизнь остались из этой когорты. У нее была большая, пусть и неразделенная, любовь, озарившая всю ее жизнь. И она, по-своему, была счастлива. У нее была и великая страна, которой она гордилась, в будущее которой верила – несмотря ни на что. И еще: Та женщина, за исключением времени своих болезней, могла ходить. Просто ходить (какое счастье!) – по улицам города, по берегу речки, по лугам, в лес… Ходить в кино, музеи, на выставки… Ходить в гости, за грибами… Просто ХОДИТЬ!
А у женщины, которая сейчас пишет это письмо, совсем другая жизнь. Если это можно назвать жизнью. Она замурована в своей неустроенной квартире, в которой не может сделать даже уборку, взять с недоступной полки книгу. Не может порой сделать пять шагов, чтобы открыть дверь. Не может пройти по травке под окнами дома. Ни о каких поездках ( в последние годы даже на могилу к маме) не может быть и речи. Друзья, любимые ученики – далеко. Все реже приходит кто то ее навестить. Сострадание иссушает. Остались письма, но ей очень трудно их писать. А все остальное, чего я лишена, можно перечислять до потери пульса…. полной.
Но осталось одно единственное богатство, одно утешение – мои воспоминания. Правда они относятся не к этой, а к той женщине. Но они помогают не угаснуть окончательно этой – замурованной в четырех стенах. И стиснув зубы, терпеть то, что за этими стенами… (конец письма)
Вот об этом и стихотворение, лет пять назад написанное. Мелодраматическое. Но, извиняюсь, другого не держим. Так жизнь сложилась.
Сомнения приходят по ночам.
Бессонницею дергается совесть…
Ошибка? Где? В начале всех начал?
К концу идет мучительная повесть.
Теперь ни слова в ней не изменить,
Не перепишешь снова. Жизнь не книга…
И оборвал натянутую нить
Сверкнувший луч упущенного мига.
Но, словно неродившийся птенец,
Стучится сердце о грудную клетку.
Зажать в руке начало и конец
И стиснуть зубы крепко-крепко!
Что то я в слишком большую печаль ушла. Пишу ведь по два часа в день. Больше не могу. Работаю полулежа, как кумир нашей молодости Николай Островский. Вот кстати и анкета о себе, заполненная в 1961 году. Это по типу анкеты дочерей Маркса.
Анкета «Признание»
Качество, которое вы больше всего цените: В мужчине – ум, порядочность; в женщине – достоинство.
Ваша главная отличительная черта – самоанализ.
Ваше представление о счастье – приносить людям радость, чувствовать себя нужным и близким.
Ваше представление о несчастье – болезнь.
Недостаток, который вам более всего ненавистен – зазнайство, высокомерие.
Недостаток, который скорее всего можно извинить – чрезмерная склонность к увлечению.
Что внушает отвращение – подхалимство, показуха, самореклама.
Любимое занятие – чтение.
Любимый поэт – Некрасов, Маяковский, Байрон, Цветаева.
Любимый прозаик – Паустовский.
Любимый герой: из жизни – Николай Островский; из книг – Овод.
Любимая героиня – М.Н.Волконская.
Ваш идеал юности – Зоя Космодемьянская.
Любимый цветок – ландыш.
Любимый цвет – синий.
Любимое имя в детстве – Коля, Валя. Сейчас – Сергей Аня, Ася, Таня.
Любимое блюдо – Картошка, жареные грибы.
Любимое изречение – «Сам себе человек самый строгий судья, если он честен».
Любимый девиз – «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».
Любимая книга – «Война и мир» Льва Толстого.
Боже, какая я была наивная и ригористичная! А с 1958-го года районная, а затем и областная газеты начали печатать изредка мои стихи. С одной стороны это меня поддержало, а с другой, наверное, погубило как поэта. Ведь теперь иногда, когда пишешь, уже ориентируешься на востребованность и проходимость. Вот каково быть сельским стихотворцем!