Библия улиток
Шрифт:
Пролог
– Пиши… пиши… скоро свершится месть, ибо на каждое пророчество найдется тот, кто исполнит его в полной мере.
Над городом сгущались тучи. Белый песок, выстилающий тропинки у фонтана, быстро темнел. Под последним лучом солнца расцвела вдруг над фонтаном прозрачная радуга и пропала бесследно.
– Пиши… Ночь пройдет, еще пройдет, месяц пройдет, и падут стены. Будешь ты валяться со вспоротым животом, а мне набьют в рот и глазницы углей и подвесят за ноги… Жене твоей и моей отрежут груди, а детей побьют о стены… Но не
«Не слова это человечьи, но божий глас.
Прокатятся по миру сто и еще раз сто войн.
Люди будут злы злы злы.
Разврат и похоть в их сердце сердце сердце».
– Иесавелия! Царица-развратница. Царица, пьющая вино. Царица, впускающая к себе воинов. Царица, отдающая грудь свою рабам. Разврат и похоть в твоем сердце сердце сердце… Это не пиши! Другое пиши.
«Разврат и похоть.
И это конец времен.
И придет с неба всадник всезнающий всезнающий всезнающий
И его соблазнит блудница.
И его опоят вином.
И его бичуют рабы.
И скажет он: здесь я по воле бога вашего.
Блуднице скажет: род твой лживый и развратный отныне прекращен, и ни один мужчина не вспомнит о тебе с вожделением.
Рабам скажет: кончилось время ваше на этой земле.
И их время закончится закончится закончится.
И приведет всадник праведников и им оставит мир мир мир».
– Записал? Иесавелия! Царица. Ты слушаешь и почитаешь всех богов. Послушай и нашего. Послушай, что он пророчит твоему гремучему женскому роду, что пророчит он твоим псам и холуям. Думай отныне только о том, что сто войн твои и еще твои сто войн по окровавленной земле приведут к владению миром праведников, праведников, праведников! Записал? Не пиши больше… Времени мало. В камне, непременно в камне, прямо под ее ноги, чтобы взошла она сандалиями на слова не человечьи, но божьи…Отомстили мы? Отомстили ей? Как думаешь ты? Теперь и умирать не жалко, жалко только, что изумрудный листок с заколки твоей дочери попадет в ее ненасытный
Часть первая
До…
Глава 1
Человек этот выглядывал из переулка и словно боялся ступить на шумную праздничную улицу. Мимо него шли женщины с обтянутыми тонким латексом шарообразными грудями, голыми животами и в юбках таких коротких, что виднелись из-под них белейшие припухлости ягодиц. Некоторые вели за собой детей в усыпанных блестками мантиях, некоторые опирались гибким телом на мужчин, которые то и дело погружали руку в карман и извлекали разноцветные таблетки, которые после зажимались в зубах и долго рассасывались на языке.
Теплый влажный ветер никого не тревожил. Ветер бился о гигантские рекламные экраны, по которым бежала розово-белая рябь – загар в этом сезоне был не в моде, и хрупкие тела в тонких паутинах кружев казались весенними цветочными композициями.
Человек жался к стене переулка, зябко кутаясь в серый старомодный плащ с оторванным хлястиком, а лицо прятал в поднятый воротник. На красочное шествие он смотрел без всякого выражения: его глаза, словно нарисованные на мокром картоне, слезились. Иногда он шевелил тонкими губами – серыми, с вертикальными глубокими морщинками, и крепче сжимал маленький, почти кубический томик в бархатной обложке, который держал у груди.
Носа у человека не было, зато пальцев было больше, чем положено, и располагались они под странными углами – мизинец рос почти у запястья, указательный торчал на месте средней костяшки. Все эти пальцы двигались, восставали и снова опадали, будто водоросли при прибойной волне.
Человек морщился, переминался с ноги на ногу и выглядел так, словно трое суток ищет туалет и все никак не может его обнаружить, а забежать по этому деликатному делу в подворотню ему не позволяет совесть, культура и воспитание.
Рука, свободная от бархатного томика, тянулась вперед и отдергивалась в нерешительности. Наконец человек собрался с духом, превратил пальцы в крючки и выловил из толчеи даму в лимонного цвета шляпке с качающимся алым пером и в длинных кожаных сапогах, подпирающих кружевную взбитую юбчонку.
– Здравствуйте, – гортанно, срываясь в писк, протянул человек. – Где апокалипсис?
Дама хлопнула ресницами, улыбнулась и превратилась в указатель: повернулась вправо, вытянула белую руку и палец с выгнутым черным ногтем.
– Прямо и направо. Красная вывеска с трезубцем.
Она шагнула в сторону и снова поплыла в красочном движении улицы. Человек зажмурил нарисованные глаза и отправился следом, в облако тепла, шелеста тканей, запаха духов и синтетических допингов со вкусом малины и апельсина.
Перед вывеской с трезубцем он сделал отчаянный бросок в сторону и вцепился в ручку двери. Та распахнулась так стремительно, что его вместе с серым плащом и книжечкой втянуло внутрь и сразу же доставило на сцену.
На сцене изнемогал от страсти юноша. Бесконечная жажда и печальное одиночество гоняло юношу от дамы к даме: те смеялись, заглядывали юноше в глаза и давали выпить коктейля из сложенной чашечкой ладони, нимало не смущаясь тем, что на юноше не было ничего, кроме толстой цепи, обернутой вокруг члена и пропущенной между ягодиц.
Под потолком ударил гром, полетели длинные сверкающие ленты, дамы принялись ловить их, а юноша побежал обратно к огненному столбу, по-спортивному вскидывая ноги. У столба он застыл в мученической позе, запрокинув руки назад и тяжело дыша. Алые блики метались по его белой коже.