Билет на ладью Харона
Шрифт:
Конечно, рано еще было, и солнце не успело погрузиться в далекое Средиземное море.
Однако, когда Татьяна постучала в дверь, Майе пришлось накинуть на себя фиолетовую ночную рубашку прежней хозяйки, и Вадим натянул брюки и белую майку с короткими рукавами. Тоже чужую.
– Можно я войду? Ох, извините…
– Да что извиняться? Ты даже ванну не догадалась принять? Ну, заходи, заходи. Что твой Сергей в этих делах темный парень, я давно поняла, само собой, с детства по казармам мотается, а ты чего же? –
– Знаешь, мне просто неудобно показалось…
– Чего неудобно? Квартира чужая, хозяева вот-вот появятся? Глупости какие! Учись жить по-новому, раз в такие дела ввязалась. Пойдем. И искупаешься у меня, и посидим, поговорим… А Вадима выгоним. Пусть к Сергею и Розену идет. Найдут чем заняться.
Странным образом она сейчас повторила почти те же самые слова, которые Татьяна сказала Тарханову. Впрочем, чего же тут странного? Женщины, они и есть женщины, в стандартных ситуациях ведут себя, подчиняясь не уму, который у всех разный, а довольно-таки общим инстинктам.
– Идите, забирай Сергея, садитесь с Львовичем, отдыхайте на все катушку. Захотим – сами к вам придем. А нет, так нет. Главное, нам не мешайте. – С этими словами Майя выпроводила Вадима за дверь, он едва успел зашнуровать ботинки и накинуть на плечи короткую кожаную куртку, подбитую овчиной.
Волей-неволей Ляхову пришлось искать себе другую компанию.
Наган он с тобой тоже прихватил, перепоясался ремнем наискось, по-ковбойски, в надежде, что еще и поупражняться можно будет, хотя бы и по лампочкам вдоль главной линейки.
Девушки по-своему правы, у них свои проблемы, моментами – посложнее мужских, и притираться им надо, деваться некуда.
Отчего-то он сначала пошел не к Тарханову, а к Розенцвейгу.
Тот сидел и читал квадратного формата книжку в черном переплете. Как понял Вадим, что-то религиозное. Тору, Талмуд или какой-нибудь «Шалхон Арух». Здесь-то книжек на родном языке у него было навалом.
– Вечер добрый, ваше превосходительство. Не помешал? А то меня бабы из дому выгнали. И как? Что гласит древняя мудрость о нынешних делах? Вычитали что-нибудь подходящее к нынешней ситуации?
– Вычитал, – посмотрел на него Розенцвейг поверх очков.
Ляхов, по молодому возрасту, мельком удивился, что бравый, моложавый разведчик – и вдруг в очках, а потом только сообразил, что после сорока лет старческая дальнозоркость нарастает на плюс один чуть ли не каждые пять лет. У кого как, впрочем.
– Вычитали, и слава богу. Вашему, нашему, без разницы. – Вадим махнул рукой. – А посмотрите, какой револьверчик мне попался. Уникум. Одна тысяча восемьсот девяносто пятого года образца, девятьсот пятьдесят первого года производства, а как вчера сделали. Нравится?
– Нравится. Выходит, вы меня поняли все-таки правильно. Так действуйте и впредь. А сейчас что
– А у вас?
– Обо мне не беспокойтесь. Сорок пять лет – это не тридцать, к счастью.
Обсуждение планов и перспектив свелось к тому, что сначала сходили в офицерскую лавочку, набрали там кофе, вина, консервов, колбас и сыров, две упаковки яиц, сготовили себе нормальный ужин.
Вадим строго следовал советам Розенцвейга и собственным планам. То есть действительно, будто на острове Линкольна, ни у кого не должно быть собственных амбиций, а единственно заботы о выживании их маленького коллектива.
Выскочив на минутку на веранду, Ляхов заглянул в окно своей половины коттеджа, исключительно чтобы убедиться, все ли там в порядке.
Поверх занавески он увидел, что Майя с Татьяной сидят на кухне, чрезвычайно легко одетые, оживленно о чем-то разговаривают. Кроме кофейных чашек перед ними на столе длинная бутылка рейнского вина и другая, темная и пузатая, не иначе как с хорошим «Шартрезом».
Кстати, как всякий нормальный мужик, будь он врач, будь давно и счастливо женатый, увидев чужую, практически обнаженную женщину (на Татьяне была только коротенькая, совсем прозрачная комбинация, тоже из запасов прежней хозяйки, и сидела она лицом к окну, положив ногу на ногу), Вадим испытал совершенно естественное чувство.
Которого немедленно устыдился.
Однако во рту у него слегка пересохло, и сердце застучало чаще, чем следовало бы. Несмотря на то что у рядом сидящей Майи наличествовали совершенно те же самые вторичные половые признаки.
Правда, у подруги Сергея все это выглядело кое в чем поэффектнее.
Самое лучшее сейчас – отвернуться и уйти. Из элементарной деликатности. Что он и сделал.
Перед тем как вернуться в квартиру Розенцвейга, Вадим остановился посередине дорожки, чтобы несколько отвлечься. А то, упаси бог, Тарханов еще что-нибудь прочитает в его глазах.
Смешно, конечно, но в последнее время он готов был поверить и не в такие штуки.
Ляхов уперся взглядом в луну, выплывающую на средиземноморское небо, в крупные звезды, бессмысленно подмигивающие с высоты неизвестно кому.
Потер ладонью глаза и лоб.
Да что же это за бред, что на него вдруг навалилось? И ведь не сейчас это началось. Никому он не верит, всего боится, в лучшем друге подозревает какие-то коварные замыслы, а отчего, зачем?
Такое могло бы иметь объяснение, глотай он регулярно тяжелые галлюциногены. В лучшем случае. В худшем – действительно начинается паранойя.
Хорошо все-таки быть врачом. Подышал носом поглубже, вспомнил, чему учили на третьем и четвертом курсах, и сразу сделалось легче.