Билет на погост
Шрифт:
— Ну и досталось ей!.. — произнес он. — Даже не знаю, что и сказать.
— Она будет жить?
— Ее оперировали почти четыре часа; она потеряла очень много крови, и, кроме того, у нее множество внутренних кровотечений. Переливание продолжают делать и сейчас. — Он соединил руки перед собой, прямо на операционном халате, и с силой скрутил их; похоже, он сделал это машинально.
— Нам пришлось удалить селезенку, — продолжил врач. — В принципе можно жить и без нее, таких людей тысячи, но у нее вдобавок множественные повреждения других внутренних органов,
— Она лежит под капельницами, — сказал он, — и мы проводим искусственную вентиляцию легких — они не работают. Такое случается иногда — так называемый взрослый дыхательный дистресс-синдром, он часто встречается у жертв всевозможных аварий — дорожных, например. Легкие перестают работать, и — все.
Он говорил что-то еще, но специальные подробности я понять не мог при всем желании и прямо спросил у доктора, насколько плохи дела.
— Да, все и в самом деле очень серьезно, — сказал он и перечислил самые важные, непосредственно угрожающие жизни повреждения.
— Могу ли я увидеть ее? — поинтересовался я.
— Только пару минут, — сказал он. — Она совершенно неподвижна, без сознания и дышит, как я уже сказал, через кислородную маску. — Он подвел меня к двери в конце коридора. — Возможно, вы испытаете шок, увидев ее такой, — добавил он.
Палата была заставлена множеством всевозможных приборов, повсюду змеились провода и тонкие прозрачные трубочки — все гудело, жужжало, на экранах вспыхивали и гасли какие-то цифры, подергивались стрелки приборов. В середине всего этого кошмара лежала Элейн — мертвенно-неподвижная, с восковым лицом. Неестественный цвет кожи производил ужасное впечатление.
Я снова повторил свой первый вопрос:
— Доктор, она будет жить?
Он не отвечал, и когда я оторвал глаза от Элейн, его уже не было. В палате мы были с Элейн одни. Я хотел приблизиться к ней и коснуться ее руки, но не знал, можно мне это сделать или нет. Когда в палату вошла медсестра, я так и стоял в нерешительности, не зная, что делать.
— Вы можете побыть еще несколько минут, — сказала она. — И поговорить с ней.
— Она может меня услышать?
— Некоторые больные слышат практически все, даже когда находятся в состоянии глубокой комы.
Она вышла, а я провел рядом с Элейн еще минут пять — десять. Все это время я разговаривал с ней, хотя сейчас и не помню о чем.
В палату снова вошла медсестра и попросила меня удалиться: она сказала, что я могу подождать в комнате ожидания — мне сообщат обо всех изменениях в состоянии пациентки.
Я осторожно поинтересовался, каких именно изменений можно ожидать. Медсестра ответила не сразу.
— Пока всякое может случиться, — неопределенно ответила она. — Случай очень тяжелый... Вы знаете, этот наш город...
Конечно, я понимал, что виноват в случившемся не город, — не он истязал мою Элейн. Виноват в этом был конкретный человек, а появиться он мог где угодно.
Джо Деркин уже сидел в комнате ожидания и поднялся, едва завидев меня. Он был небрит и выглядел так, как будто если и спал, то прямо в мундире.
— Ну, как она? — спросил он.
— Знаешь, не очень хорошо, — ответил я.
— Разговаривает?
— Во-первых, она без сознания, а во-вторых — на ней кислородная маска. Так что о разговоре речи нет.
— Врачи предупреждали меня, но я хотел проверить. Здорово будет, конечно, если она даст показания, но мы можем опознать Мотли и без ее помощи. Охранник идентифицировал его.
Затем он вкратце рассказал мне о том, что же именно произошло, — об убийстве Эчвэрри, о том, как Мотли сумел проникнуть в дом на Пятьдесят первой.
— Теперь у нас есть все, что необходимо, — добавил он, — мы развесим его портрет по всему городу. Убит полицейский — что еще нужно?
Полицейские зачастую считают вспомогательную службу чем-то несерьезным — сборищем романтически настроенных юнцов, раз в неделю ошибающихся вокруг полицейских участков только лишь для того, чтобы поиграть во взрослую игру во всамделишней форме; но когда кто-то из них погибает на службе, молва моментально зачисляет его в пантеон героев в синей униформе. Ничто так не сметает все барьеры и не открывает все двери, как смерть.
— Он убил уже девять человек, и это как минимум, — сказал я. — А если считать и Элейн, то десять.
— Она что, умрет?
— Пока еще никто не берется сказать ничего определенного — наверное, откровенность не принадлежит к числу добродетелей наших медиков. Будь мы в Лас-Вегасе, нам бы первым делом сообщили вероятность в процентах.
— Слушай, ты прости меня, Мэтт...
Я уже почти было ответил ему, но сдержался. Джо откашлялся и спросил, есть ли у меня какие-нибудь сведения о том, где может скрываться Мотли.
— Откуда?!
— Ну, может, ты успел разведать что-нибудь... самостоятельно?
Я посмотрел прямо ему в глаза:
— Джо, сам посуди, как бы я мог сделать это? Ты что, забыл, как защищал его от меня? Если бы я просто подошел к его дому, меня мог бы арестовать первый же полицейский!..
— Мэтт...
— Извини, — прервал его я. — Элейн — прекрасный человек и товарищ, я знаю ее не первый год. Увидеть ее в таком состоянии — это слишком для меня.
— Я все понимаю.
— Я полностью опустошен, всю ночь не спал и только собрался лечь в постель, как получил вот это известие.
— Где же ты был? Небось Мотли выслеживал?
Я отрицательно покачал головой.
— Просидел всю ночь с Микки Баллу. Вспоминали минувшие годы.
— С ума сойти, да почему именно с ним?
— Это мой друг.
— Ну и друзья у тебя!
— Ну, не знаю... Когда я думаю обо всем этом, то становлюсь старым полицейским до мозга костей; а кто я на самом деле? Сомнительная личность без определенных занятий, без состояния.
— Перестань!..
Я ничего не сказал в ответ.
— Я уже извинился, понял? Я играл в игру по правилам — ты же сам работал в полиции, знаешь, небось, как все делается.