Билет в одну сторону
Шрифт:
Сидя в саду, представляла Анна себе своего будущего мужа милым, ласковым, нежным юношей, увлеченным поэзией и музыкой. Вставал перед глазами образ Владимира Григорьевича. Щурова, сына их соседа по имению. Сентиментальный молодой человек с томным взглядом, изысканными манерами и образованной речью пленил воображение молодой провинциалки. Вот уже год, как они переписывались, а быстрые ноги горничной протоптали тропинку между имениями, в срок доставляя записки.
Изящный слог французской речи заставлял замирать сердечко Анны, от случайного прикосновения
Находясь в плену своего чувства и не имея никакого опыта в любовных делах, она не замечала недостатков в своем избраннике. Более того, верила, что в решительную минуту от Владимира можно ждать решительного поступка. Как часто грезила Анна, что спасает ее Владимир то от злых разбойников, то от стихии. А то привидится ей, как он выносит ее на руках из горящего дома, или кидается в бурное море за ней. Хотя где взяться морю в их сухопутной губернии?
Погрузившись в воспоминания, Анна так тихо и неподвижно сидела на нагретой солнцем скамье, что птицы, нисколько не боясь, опускались рядом, перепархивали с куста на куст, чуть не задевая крылышками ее головы и плеч, озорно поглядывая круглыми глазками-искринками в розовых ободках.
– Барышня, барышня, – слышит Анна. За деревьями мелькнуло цветастое платье горничной. – Барышня, вас маменька зовет.
– Зачем?
– Боюсь говорить, расстроитесь вы сильно.
– Ну, говори, не тяни.
– Князь приехал… Князь Ногин, – горничная приложила ладони к щекам, а глаза смотрели на Анну со смешанным чувством восторга и сострадания.
– Боже! – ноги Анны ослабели, губы в момент побелели. Ноги ослабли, и она вновь рухнула на скамью, с которой за мгновение до этого вскочила.
– Голубушка, Анна Афанасьевна, да что с вами, на вас лица нет. Не убивайтесь вы заранее, может, и не решится ничего,
– Ох, чую, продаст меня маменька злому старику, – бессильные слезы покатились по бледным щекам девушки. – Ох, погибну я. Бабушка, милая, помоги, защити меня несчастную!
– Бог с вами, барышня, кто же мертвых призывает. Вот еще ночью привидится, до смерти испугаться можно.
Анна повернулась к горничной.
– А мне, Катя, бабушка и так снится часто. Все манит к себе.
– Чур, меня, – закрестилась Катя. – Вы, барышня, в монастырь поезжайте, помолитесь за упокой рабы Божией Елизаветы, может, она вас и оставит. А то всякие случаи бывали… Мне маменька покойная рассказывала, что если во сне покойник живого зовет, непременно заберет. Только усердная молитва и спасает.
– Катя, Катя, если меня за старика отдадут, не лучше ли умереть?
– Не говорите так, барышня, грех это. Даст Бог, все образуется, и выйдите вы замуж за молодого и привлекательного. – Катя была в курсе любовных мечтаний барышни. – Ну, вот вы и заулыбались. Вытрите слезы, пойдемте быстрей, а то родительница ваша рассердится. Не привыкла она, когда ее заставляют ждать.
Анна не хотела встречаться с князем, но и ослушаться матери не могла. А еще в сердце ее жила надежда, что Владимир не даст ее в обиду, поступит как герой из книжки.
От этой мысли она покраснела и тайком взглянула на горничную: не догадалась ли? Даже Катя не знала, что в последнем письме барышни, которое она отнесла два дня назад Владимиру Григорьевичу, Анна сообщала о подслушанном ею разговоре между отцом и матерью…
– …по миру нас пустит.
– Князь-благородный человек, – послышался робкий голос отца, – подождет. Хлеб продадим, рассчитаемся.
– Не дело говоришь, Афанасий Петрович, – сурово звучал голос Анастасии Куприяновны. – Не покроешь этим долга, да и деньги опять понадобятся, а взять их будет неоткуда. Один выход – сосватать Анну, а с князем договориться, чтобы по-родственному простил нам долг.
– А, ну, как не согласится? – с сомнением вздохнул отец.
– А это уж я на себя беру, уговорю. Князь двух жен схоронил, третью ищет. На нашу засмотрелся. Если правильно дело повести, так можно до свадьбы попросить, чтоб он нашу расписку вернул.
– Стар он, – встал на защиту дочери Афанасий Петрович. – И плохо о нем говорят…
– Стерпится-слюбится, – оборвала его жена. – Зато княгиней станет наша Анна Афанасьевна. Глядишь, с нами и знаться не будет, – со смехом закончила разговор жена.
И слышно было, как она направилась к двери кабинета, уверенная, что возражений со стороны мужа, не последует. И оказалась права – муж промолчал, только недовольно покашливал да бубнил что-то себе под нос.
Ах, маменька, задохнулась от обиды Анна, старику меня хочешь отдать. Как крепостную, за деньги.
Кинулась она тогда к себе в комнату, прямиком к столу. Свою боль, свое отчаяние излила в письме к дорогому Владимиру. Посватайся или увези тайком! Лицо Анны горело, и неизвестно было отчего: от обиды на мать или от стыда, что напрашивается в жены молодому человеку. Да выхода не видела, помощи больше ждать неоткуда.
Два дня прошло, как горничная отнесла письмо, а ответа все не было. Но верила Анна, что спасение придет, и решила быть твердой в разговоре с матерью и навязываемым женихом.
Родители и гость расположились в гостиной. Анна Афанасьевна интуитивно подошла поближе к отцу. Подняв голову, она увидела сидящую на оттоманке мать, а рядом с ней невысокого толстяка с багровым лоснящимся лицом, коротенькими ножками, толстыми ляжками, коротенькими ручками с растопыренными пальцами. Но что больше всего поразило Анну во внешности гостя, так это красные, налитые кровью выпученные глаза и широкий, от уха до уха, но безгубый рот.
Жаба, первое, что пришло в голову Анне, настоящая жаба, только бородавок не хватает.