Билет в синема
Шрифт:
Приютившая его семья севастопольского фотографа жила небогато, но с достатком. Одноэтажный домик с мезонином на Большой Морской, фотомастерская, устойчивая клиентура, скромный постоянный доход.
Его не торопили с выбором занятий: осмотрись. Поживи, вместе решим.
Лафа, гуляй – не хочу!
За пару недель он исходил вдоль и поперек изрезанный бухтами и балками, отстроенный заново после Крымской войны город-крепость. Прошелся по улицам с конторами, банками, магазинами, поднялся на Бастионную горку, погулял по центральному бульвару, купил шоколадное мороженое на палочке, лизал сидя в беседке, с которой открывался вид на голубизну моря со стоявшими на рейде кораблями. Спустился по широкой каменной лестнице, оказался на улице с одноколейными трамвайными путями – за спиной зазвонило, из-за угла дома вывернул трамвайный вагон, он побежал к остановке возле пожарной каланчи, успел заскочить на подножку – ухх! – давно мечтал прокатиться в электрической чудо-машине, о которой рассказывал в школе учитель физики.
– За билет, юноша! – вырос рядом, едва он устроился на скамейке, кондуктор с сумкой на поясе. – Студент? Гимназист?
– Студент, – соврал он.
– А чего без формы?
– В стирку отдал. Замаралась.
– Три копейки пожалуйте.
Двигался трамвай черепашьим ходом, останавливался на стрелках, пропуская встречные вагоны. Встал надолго на Корниловской площади, вагоновожатый выбравшись из кабинки заспешил к трактиру, исчез в дверях. Не было его больше четверти часа – пассажиры шумно возмущались, грозили пожаловаться в городскую управу, требовали у кондуктора идти немедленно за вагоновожатым, тот, наконец, показался в проходе напяливая находу кокарду. Поехали!..
Он помогал зятю в фотоателье. Устраивал клиентов в кресле с высокой спинкой и специальной машинкой в изголовье не дававшей пошевелиться во время выдержки. Ставил по знаку стоявшего у павильонного аппарата Гирша отражатели из отполированных медных листов для подсветки теневых участков, вешал на стенку по
желанию посетителей живописные панно из клеенки. Легко постиг секреты «мокрого», коллодионного процесса изготовления снимков, через неделю мог самостоятельно проявить и закрепить в растворах конечные отпечатки. Пособлял Гиршу в освещенном красным фонарем подвальчике лаборатории, когда тот печатал и тонировал позитивы порхая поверх руками наподобие оркестрового дирижера, упрашивал дать для ретуширования готовые фотографии.
– Успеется, – не отрывался тот от печатной доски. – Возьми веник, приберись в мастерской. И к Шелихову сгоняй, материалы кончаются. На столике записка, сколько и чего надо.
Он выбирался бочком из тесной лаборатории.
– «Фотографический вестник» купи!» – слышалось из-за закрытой двери.
В специальном фотографическом магазине «В.В. Шелиховъ и сыновья» на Екатеринской к нему относились с подчеркнутым вниманием: глазастый, пальца в рот не клади. Перенюхает до того, как отложить на прилавок товар, пересмотрит на свет, перепроверит этикетки. Старший приказчик не отходил от него ни на шаг, доставал с полок коробки с пластинами и фотопленкой, кульки и банки с химикатами, рулоны тщательно упакованной фотобумаги.
– Все высшего качества, не извольте сомневаться. Извозчика прикажете остановить? – провожал до дверей.
– Не надо, пеши доберусь.
– Наше почтение, рады были услужить. Кланяйтесь господину Гиршу.
Полученные от зятя деньги на извозчика шли в чайный коробок. Гривенник, другой сберег, сестра подкинула на мелкие расходы – еще целковый в запасе.
Зарабатывать фотоделом было нелегко, за клиентами, военными моряками, курортниками, заезжими крестьянами, мастеровыми, гимназистами – охотились конкуренты из соседних ателье, тоже мастера не из последних: Райниш, Циммерман, Пронский, Литвиновский. Чтобы поддержать семейный доход, он торговал вечерами на Графской пристани снятыми портативной камерой и раскрашенными потом от руки морскими пейзажами, видами Крыма, снимками парусников и военных кораблей. Протягивал открытки проходящим мимо хорошеньким барышням под зонтиками:
– Снимочек пожалуйте! Лучше, чем у Айвазовского!
Феодосийский художник-богач не выходил из головы: надо же так подфартить человеку! Деньжищь невпроворот, дворцами владеет, за ручку с царем, говорят, здоровается. А всего-навсего картинки морские малюет. То же море, те же корабли… Эх, ухватить бы, как он, удачу за хвост, зажить по-барски. Не дурак, вроде, котелок варит.
Прочел как-то в «Крымском вестнике»: отставной артист Петербургского императорского балета Семен Пащенко дает желающим уроки бальных и характерных танцев. Цены умеренные, успех гарантируется. Глянуть, что ли? В Феодосии ходил вечерами с приятелями на набережную, где танцевали на эстрадке под военный оркестр курортники, напомаженные городские франты, подвыпившие моряки, гимназисты-старшеклассники. Стоял за металлической оградкой, грыз семечки, отпускал шуточки в адрес барышень, пританцовывал кривляясь под музыку…
– Двигаетесь отменно, ухватываете ритм, – отозвался закрывая крышку рояля рыхловатый, с седеющей гривой Пащенко после того как он исполнил по его просьбе в безлюдном зале несколько незамысловатых движений. – Хлопот с вами, думаю, не будет.
Танцкласс Пащенко в собственном доме на Екатериненской пришелся ему по душе. Шумно, весело, народ общительный, аккомпаниаторша Розалинда Юрьевна с орлиным взором и алой розой в волосах угощает в перерывах душистым чаем с печеньями.
– Вальс, господа! – взмахивал картинно руками Пащенко. – Кавалеры, руки на талии дам…так, хорошо! Дамы, откинули головки… Начали! И-и раз!..
Взъерошенный, с озорной улыбкой на лице он кружил по паркету со щуплой пишбарышней Симой из Общества взаимного кредита. Менялся партнершей при звуках томительно-страстного фокстрота с соседней парой, обнимал, фатовато окидывая взглядом (эх, не видит Аурания Ксенакис!), нервно вздрагивавшую при малейшем прикосновении строгую гимназистку Веру. Скакал отдуваясь, махал руками, вертел комично бедрами под бешеные ритмы чарльстона с жарко пылавшей кругленькой блондинкой, женой чиновника канцелярии градоначальства Антониной Федоровной приглашавшей довести домой в приезжавшем за ней экипаже.
Настойчивыми знаками внимания моложавой чиновницы он не без сожаленья (титьки – закачаешься!) пренебрег, мысли были заняты другим. Воспользоваться умением дрыгать ногами, открыть собственный танцкласс, зашибить деньгу. А, что, в самом деле? Семен Андреич его хвалит, оставляет за себя заниматься с новичками, сулит со временем сделать помощником. Шевели мозгами, Абрам!
Казалось бы, вздор, ахинея: соваться в воду не зная броду. Смотря для кого. Дранков по природе существо без тормозов, здравый смысл не для него. Загорелся – не остановишь…
Денег было в обрез, он попросил взаймы у Гирша, тот мялся, говорил, что дохлый номер.
– Так дела не делают, Абрам, – разглядывал при свете фонаря негативы в подвальчике лаборатории. – Прогоришь. Давай откроем филиал фотомастерской, будем работать на паях, под общей вывеской. Как ты считаешь?
Он стоял на своем: танцкласс, и точка.
Гирш в конце-концов уступил, дал скрепя сердце четвертной под расписку – живем, братва!
– Давайте, что у вас?
Сидевшая за перегородкой очкастая сотрудница отдела рекламы газеты «Крымский вестник» долго читала протянутый им листок (сочинял до полуночи, выписывал и компоновал фразы из рекламных колонок газет).