Билет в синема
Шрифт:
Что-то знакомое в облике поднявшегося энергично по ступенькам, бросившего шляпу и перчатки на прилавок, приглаживающего перед зеркалом непокорную рыжую шевелюру господина. Никак Дранков? Трудно поверить. Раздался в плечах, респектабельный животик. Шагает, чуточку приплясывая, в заполненный публикой обеденный зал, раскланивается направо и налево со знакомыми, пожимает находу руки. Подвижный, веселоглазый.
«Вена» в ряду гастрономических заведений столицы на особом счету. Ресторан-клуб, место встреч литераторов, художников, артистов, газетчиков. Отменная кухня, изысканные вина. Ближе к полуночи, к моменту окончания вечерних спектаклей, сюда начинает съезжаться избранная публика. В числе завсегдатаев – только что освобожденный
А Абрам Дранков, простите, тут с какого боку? С кувшинным рылом в калашном ряду?
Вопрос, прямо скажем, не по адресу. Во-первых, не Абрам, а Александр. По имени-отчеству Александр Осипович (после крещения в православном соборе Владимирской иконы Божией Матери). Еврей со статусом ремесленника и купца первой гильдии, имеющий, согласно последней поправке к закону о черте оседлости, право проживания в обеих столицах. Владелец (вместе с братом Львом) модной фотостудии на Невском и сети дешевых филиалов, расположенных в разных округах столицы. Думский фоторепортер, регулярно публикующий хроникальные сюжеты на страницах российских и иностранных газет, включая лондонский «The Times» и парижский «L`illustracion».
Случайная встреча с Путиловым на севастопольской верфи обернулась для него удачей, имела счастливое продолжение. Влиятельный финансист, у которого Дранков был на побегушках, наставлял понятливого, старавшегося изо всех сил протеже по части практической коммерции, знакомил с полезными людьми, помог получить льготный кредит на обзаведение аппаратурой и аренду помещения для фотостудии, подсказывал адреса кампаний, в акции которых стоит вложить деньги.
Обзаведясь капиталом наш герой рванул с компаньоном-англичаниным в Лондон, откуда привез первую в России электроосветительную аппаратуру, упрощавшую съемки, и зеркальную камеру новейшей модели для производства моментальных снимков.
На Невский, 82, толпами валил народ: цены божеские (юпитеры и бромистая бумага резко снизили стоимость светописи), карточки загляденье, обслуживание с размахом. За небольшую дополнительную плату ваш портрет, фотку с чадами и домочадцами украсят нарядной рамочкой с цветами и целующимися голубками, клиентам посолидней доставят на другой день в красочном конверте домой с нарочным. Европа, не скажи!
В центральной фотостудии Дранкова и филиалах трудились наемные фотографы и ассистенты, посетителей обслуживали смазливые молодые конторщицы в смелых туалетах. Сам он сюда заглядывал редко – полностью отдался репортерству, отвечавшему его натуре любителя острых ощущений. В редакционных коридорах передавали курьезные случаи, связанные с добытыми им пикантными (жареными», как выражались журналисты) сюжетами. Подкараулил однажды, ускользнув от охраны, в одной из аллей Царскосельского парка совершавшую утреннюю прогулку в автомобиле царскую семью, снял «зеркалкой» укрывшись ветками в канаве. Умолил посещавшую его ателье фрейлину и близкую подругу императрицы Анну Вырубову показать работу их императорским величествам («На коленях прошу, дражайшая Анна Александровна!»)
Снимок дошел до царских покоев, понравился. Дранкову, несмотря на присутствие во дворце личных монарших фотографов фон Гана и Ягельского, милостиво было дозволено фотографировать венценосную чету и детей. Предпочтительно на пленере: уж больно хорошо у него получались снимки в пейзажном интерьере, делавшие сюжеты выразительными и живыми. Сам увлекавшийся фотографией Николай Второй прислушивался к его советам по части съемок на открытом воздухе, в зависимости от погоды – при недостаточном освещении или, напротив, на контражуре, когда солнышко у вас за спиной и светит сильно. Результат не заставил себя ждать: на предъявляемой Дранковым к месту и не к месту визитке появилось выведенное витиеватыми золотыми литерами: «Поставщик Двора Его Императорского Величества».
Ширится галерея запечатленных им, по преимуществу скрытно, из засады, знаменитостей, растет слава удачливого, не знающего преград фоторепортера. Среди известных его работ снимок звезды императорского балета Матильды Кшесинской, застигнутой в интересном положении, когда она выходила морозным полднем с покупками из дверей «Английского магазина» на Невском в сопровождении камеристки.
– Не смейте! – вскрикнула этуаль, пытаясь прикрыться беличьей муфтой.
Поздно! – Дранков с высоко поднятой над головой камерой («Сотня целковых в кармане!») улепетывал по снежному тротуару к стоявшим у обочины саням.
Проник в другой раз, перелезши через забор, в фамильную усадьбу Столыпина, прокрался на цыпочках к веранде, запечатлел всесильного премьер-министра, когда тот обмывал в интимной компании полученную от шведского короля награду – Большой Крест «Ордена Серафимов». Пикантность момента заключалась в том, что всей России было известно: Петр Аркадьевич человек строгих правил, непьющий. А тут на фотографии с бокалом в руке. То, что в бокале был сладкий гранатовый сок, по снимку не определишь – главное, премьер выглядел «тепленьким», читателю этого было достаточно: «Гляди-ка, застукали голубчика!» Сам царь, говорят, увидев снимок в «Санк-Петербургских Ведомостях», хохотал навзрыд.
Промысел охотника за «жареными» сюжетами не из легких, каждая вылазка – опасное приключение, риск. Оштрафуют, в участок сволокут, поколотят под горячую руку. Зато и цена соответственная. За фотографию Льва Толстого в лаптях у ворот яснополянской усадьбы, беседующего с крестьянами-ходоками, владелец «Русского слова» Иван Дмитриевич Сытин отвалил, по слухам, Дранкову аж триста целковых – невиданно! Цена хорошего автомобиля с оснасткой!
Платили неплохо и за согласие не публиковать скандальные фотографии – кому интересно оказаться застуканным в неподходящей компании, злачном месте, не приведи господь с любовницей? Телефонировали домой, слали письма, грозили судом. Шли, в результате, на попятную, раскошеливались: куда денешься?
Были, однако, случаи, когда с фотографированием следовало поостеречься – себе дороже станет. Усвоенный на всю жизнь урок преподнесло ему морозное утро девятого января 1905 года. Выехал, едва рассвело, в санях с кучером, прихватил камеру – поснимать на улицах. В городе было неспокойно. Начатую рабочими Путиловского завода забастовку подхватили за малым исключением все столичные предприятия. Не ходили трамваи, не было электричества, посыльный не принес, как обычно, утром газет. На проспектах и площадях – конные и пешие наряды полиции, казачьи разъезды. Руководимое священником Георгием Гапоном «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» собирало, по слухам, на окраинах рабочие колонны для шествия к Зимнему Дворцу с петицией на имя государя. Как такое пропустить?
Проехать удалось немного. Перед Гостиным Двором путь преградил полицейский патруль.
– Вертай назад! – подскакал, забрасывая сани ошметками мерзлого снега, верхоконный офицер с нагайкой. – Не велено снимать!
– Мне положено…
Он нащупывал за пазухой шубы заветную визитку.
– Вот, извольте, – протянул.
– Вертай, тебя говорят! – проорал офицер. Дал шенкеля лошади, та взвилась на дыбы.
– Я Дранков, фоторепортер, поставщик…
Он не успел договорить – перегнувшись в седле офицер стеганул его остервенело раз и другой нагайкой.