Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.
Шрифт:
— Скажите, подполковник… вы шпион? — потрясенно спросил я.
— Да ты что? — фарисейски возмутился абсолютно трезвый бывший командир полка специального назначения. Или всё — таки не бывший?
— Так когда твои дорожки с сим достойнейшим красным героем разошлись? — с ласковой нежностью, будто накидывая мне на шею любовно намыленную удавку, продолжил экспресс — допрос Талвела.
… Итак, 9 июля 1919 года жители местечка Каменный Брод услышали на улице выстрел… и потом, еще… И все слышится мне тихий, напевный говорок
«А потом началась сплошная пальба, как при взятии большого города, слава Б-гу, хоть не орудийная.
А потом, по пустым, немощеным улицам раздался гулкий стук копыт.
Всадники с красно-черными лентами поперек мохнатых папах стали выгонять людей из их убогих халуп.
Ох… какая суматоха.
Когда эти красные товарищи пришли на завод, они сейчас же убили сторожа, старого еврея, а потом отправились в контору, застали там заведующего Каменно-Бродского завода Гершонова и убили его тоже.
Остальные душегубы начали выгонять из каждого дома всех жителей обоего пола, и мужчин и женщин и детей, и отправляли к заводу. Все думали, что возле завода будет какое-нибудь собрание, а потом, азохан вей, всех отпустят. Но нет, к сожалению мужчины, которые были возле завода, обратно домой уже не вернулись. Когда пригнали к заводу всю толпу разделили, мужчин отдельно, а женщин отдельно. Стояли…
Требовали они уездного комиссара Кисельгофа, хотели его убить. Но никто не знал где он, и не сказал ничего.
Опять стоят…
Надвигается тучка. Тучка все увеличивается и увеличивается. Наконец и дождик начал крапать, усиливается в дождь. И вот сейчас не дождик, а, так сказать, прозрачный летний дождь. Загнали женщин в здание возле Исполкома.
Через часа два женщин уводили. И гнушались над ними… до самой их до смерти.
Мужчины остались. Сидят и ожидают, но что именно, не знают. Начали строить их попарно и сказали им, что они их поведут в Новоград-Волынск, там разберут все и отпустят домой. Они им поверили и пошли с красными.
Дождь лил, как из ведра. Погода скверная стояла.
Они их гоняли, как гоняют скот к бойне, таких хороших невинных людей.
Идут.
Пришли в лес.
Там красные начали петь песенку. Ах, эта песенка, песенка! Можно ее помнить, да нельзя забыть.
Тогда лишь догадались люди о злом умысле их, что не в Новоград-Волынск их ведут, а их ведут к резне. Начали им евреи предлагать много денег, но ничего не помогло. Завели их красные в воду, сделали цепь и начали на них стрелять. Они легли все на землю, думали этим спастись, но когда у красных не стало пуль, они штыками, топорами, долотами, прикладами винтовок перебили всех людей до одного. Раненных тоже было несколько. Привезли их домой. Некоторые умерли у себя дома, а некоторые остались живы.
Да…
Когда они покончили с людьми, они начали стягивать с них одежду, башмаки, сапоги, у каждого выбрали деньги.
Вызывается тут какая-то махновская дрянь и говорит к русским: «Вам броденцi може треба? якось живця, ль або крамничниха вибiрайте собi!». Отвечает комбриг Котов: «Нам и жОдного жида не треба!»
Четыре недели после того стоял красный махновец Лыктыс Петро и славился перед барышнями: «Ото я скiлки жидiв вибив, вони по кущах, а я за ними дручком по головi! о, я iх тодi богацько вибив…»
И радовался тому комбриг Котов…»
И очень огорчился я, услышав рассказ подполковника Талвелы о том, что Котова расстреляли свои же… Хотя этого следовало ожидать! Революция, как обезумевшая свиноматка, пожирает своих же поросят.
Но, все же было мне ужасно жалко, что я никогда больше не могу встретиться с ним…
Господа, бойтесь своих желаний. Они имеют свойство исполняться.
… Утром я проснулся в нашем крохотном двухместном куппэ, оснащенном, впрочем, раковиной умывальника. Как и следовало ожидать, воды в раковине не было.
Слава Богу, что туалет еще не закрыли… а ведь могли. На остановках он не действовал, а мы в дороге больше стояли, чем ехали.
Что меня умилило, так это еще довоенные бумажные полотенца в туалете и стоящий там же розовый фаянсовый детский горшочек… А в вагонном коридоре, возле туалета, сидел на приставной скамеечке наш давешний капитанишка и при виде меня мелко-мелко дрожал…
В Оулу мы прибыли в шесть утра. Точно по расписанию, еще затемно, когда к ледяной, полной луне поднимались в усыпанном звездами утреннем небе седые столбы из печных труб.
Люблю я этот старинный город, основанный шведами ещё в 1605 году. Чем-то он мне напоминает Венецию, в которой я никогда не был: везде вода, каналы, мостки… Пахнущий солью ветер с Ботнического залива…
Самое узкое место Финляндии. Паромная переправа к шведам летом, а зимой — просто так, ледовая дорога.
Много интересного можно увидеть в Оулу.
Но первое из всех чудес столицы Лапландии, что я увидел, был мой боевой друг, которому я обязан самой жизнью, Микки Отрывайнен, который стоял по стойке смирно на низком каменном перроне и с веселой наглостью отдавал нам с подполковником честь.
— Фельдфебель, ты-то откуда здесь взялся, брат?! — радостно кинулся я к нему, крепко сжимая в своих объятиях.
— Ну как: брат шурина моего тестя служит писарем в Управлении кадров, в Военном Министерстве! Как ему было не порадеть родному человечку? Куда вы, господин капитан, туда уж теперь и я! Потому как вы без меня ни за понюх пороху пропадете…, — отвечал вкусно пахнущий морозной свежестью Микки.
… — А это что такое? — остановился прямо на полушаге решительно вошедший было в жарко натопленный вокзальчик подполковник.