Биография Неизданного
Шрифт:
Я не хотел попадаться ей на глаза, я боялся, что не найду нужных слов, если она вдруг заговорит о дяде Бене со мной. Я чувствовал себя незаслуженно счастливым рядом с ней. Это меня угнетало. И поэтому, как только я видел ее идущей к нашему дому через дорогу, я тут же сматывался куда подальше через окно в своей спальне. Но сегодня у меня была причина остаться, сегодня я не мог позволить себе сбежать и бросить свою новую покупку и лишиться возможности опробовать ее сейчас же.
Я открыл дверь в комнату на случай, если они решат подняться. Так я мог услышать их шаги и все же «исчезнуть» в окне. Я слышал, как вскипел чайник, и мама достала стаканы. Во мне неожиданно что-то загорелось, какое-то любопытство и мне захотелось послушать, о чем они будут говорить сегодня и, может быть, попытаться понять ее и перестать избегать. Черт, именно этого я и боялся. Я немного помялся, но потом тихо на носочках спустился по лестнице вниз, перешагивая особо скрипучие ступеньки. Я присел на одну из них и начал подглядывать.
Мама поставила красивые синие блюдца с индийскими мотивами на стол с чашками из той же серии.
– Я не знаю, чем мне занять себя вечерами, Мег. Я просто не знаю.
– Я понимаю, – ответила мама.
– Мы ведь так и не завели детей. И мне не на что отвлечься. Не о ком заботиться. Я просто сижу на кровати и смотрю в окно. Вот и все, и так каждый, каждый день.
Мама разлила горячий чай по чашкам и аккуратно убрала фарфоровый чайничек на середину стола.
– Но ты не одна, ты же знаешь это? Сью, милая, мы все с тобой.
– Да, знаю, спасибо тебе за все. Вам всем.
– Ты всегда можешь прийти ко мне. Всегда можешь позвонить.
– Мне так его не хватает, Мег.
– Бедная моя.
Мама обняла подругу и та, не сдержавшись в очередной раз, расплакалась.
Я так же тихо поднялся обратно к себе в комнату, минуя ступеньки-мины. «Олимпия» стояла на том же месте, и я понял, что не могу устоять. В душе у меня образовывался ком, которому требовалось выкатиться, иначе бы он просто разорвал меня на части. Я сел за машинку, заправил ее и принялся громко выстукивать по клавишам. С каждой строчкой я чувствовал, что переношу все это тяжелее, чем мне думалось. Я плакал и не мог сдержать себя. Да я и не хотел сдерживаться. Мне казалось, что я пишу о себе. Мне виделись образы, я слышал их крики и ощущал их переживания. Они говорили со мной, они жили со мной и были мной. Я писал и не мог остановиться, полностью погрузившись в новый для меня мир, который я еще не до конца осознавал.
– Что ты пишешь?
Я резко обернулся. За мной стояла мама, а в дверях была ее подруга.
– Почему ты не постучалась? – воскликнул я.
– Дверь была открыта, вот мы и…
– И? Что?!
– Ну, и нам стало интересно. Ты купил машинку?
– Да.
Тетя Сью встала на цыпочки пытаясь разглядеть мой стол через мамино плечо.
– Можно? – спросила она, желая пройти в комнату.
– Да, конечно, – ответил я и потупил взгляд.
Они прошли в комнату, разглядывая машинку и стол.
– Так что ты там так увлеченно писал, можно посмотреть? – улыбнувшись, спросила мама.
– Это личное.
– Личное? – они с тетей Сью переглянулись. – Ну, хорошо.
– Это личное, но… не мое, личное, – сам того не желая, проговорился я.
– Да? Это как же? – спросила тетя Сью.
– Я писал… я писал про вас.
– Про меня?
– Да, про вас и вашего мужа.
Ее лицо посерело, испуг и злость стальным серым цветом отразился в ее взгляде.
– Что это значит? Что это значит, Мег? – таким же стальным голосом проговорила она, чуть запинаясь.
– Я, я не знаю. Чарли, объяснись. Немедленно. Что это значит? Что ты писал о них?
– Я подслушал ваш разговор.
– И? – все так же продолжала тетя Сью.
– Это стихи.
– Стихи?
– Да.
Она прикрыла рот ладонью и обхватила себя за талию другой рукой. С минуту все напряженно молчали. Мама была поражена таким ответом. Она застыла на месте, будто взглянула в лицо Горгоне. Она смотрела куда-то сквозь меня, явно путаясь в мыслях, как бы лучше и похлеще отругать меня. Но это был случай, который выбивается из обычных рамок воспитания, поэтому и наказание за подобное еще не придумано ни одним из родителей. Не моей мамой, это уж точно. Свое новое увлечение я держал втайне ото всех, и от нее в том числе. Я просто не дал ей возможности подготовиться к подобному. В какой-то момент мне даже стало интересно, с чем именно ее внутренний судья сравнит подобное и с каким проступком поставит на одни весы для вынесения приговора.
– Чарли… ты немедленно… – чуть запыхаясь, как после спринта, начала она.
– Могла бы я прочесть, ну, то, что ты написал? – спросила вдруг тетя Сью, перебивая маму.
– Я бы…
– Чарли, – вмешалась мама, – ты понимаешь, как плохо то, что ты сделал?
– Подожди, Мег. Я бы действительно хотела их прочесть. Если только можно.
Мама перевела все тот же непонимающий взгляд на свою подругу.
– Сью…
– Мне интересно. Мальчик не виноват, что я устраиваю тут сцены каждый день. Я думаю… он просто… Я не знаю. Он же не глухой, он все слышит. Он все чувствует. Я просто хотела бы прочесть их для начала.
– Ты разрешишь? – спросила она меня.
Мама перевела взгляд с тети Сью обратно на меня и опять на тетю Сью.
– Конечно, – ответил я.
Я вынул лист из машинки и передал его ей. Она аккуратно взяла его в руки, присела на край кровати и, прочистив горло, на удивление твердым и даже выразительным голосом начала читать, точно в школе на уроках английской литературы.
Ты слышишь, часы пробили ровно полночь,
А, значит, мне давно пора ко сну.
Растопи обиду, боль и с нею горечь,
Разожми кулак, отпуская в вечную весну.
Зачем лежим мы? Вазы две разбитые…
Не об этом нам читали крикливые мечты,
Две души, сплетенные; Богом позабытые.
Лежим и наблюдаем, как засыпаются костры.
Так душно в комнате, прости,
Не починил окно, я про него забыл.
Мне страшно, милая, я так боюсь зари,
Мой час, мой час уже пробил?
Прошу, оставь мне на прощанье поцелуй,
Тот самый, что подарила в первый день.
С собой его мне яркой краской нарисуй,
С ним в белой вечности отброшу тень.
Я обезумевший цепляюсь за последний вздох,
И хватаешь ты за грудь, пытаясь удержать.