Шрифт:
Для той, что зародила во мне меня.
Моей вечной любви.
Моей жене.
«Дорогой Чарльз О’Фентон.
Спасибо за Ваше письмо.
К сожалению, мы не можем принять Вашу книгу на данном этапе. Наш клиентский список полон, и мы не ищем новых авторов. Однако мы сохраним Ваши данные и, если наши планы в будущем изменятся, мы обязательно с Вами свяжемся.
Мы желаем Вам дальнейших успехов и больших побед на этом тяжелом писательском поприще.
С уважением,
Издательская компания "Смит и Раффало Паблишинг"».
– Это
– Да. Но не последний.
Я сложил вдвое, потрепанное временем письмо, и вернул ему. Он взял его, не смотря в мою сторону, перекидываясь в карты с еще пятью пациентами в душной палате в отдаленном уголке Африки.
– Вы всегда носите его с собой?
– И дня без него прожить не могу.
– Для чего оно вам?
– Ох. Ну, оно напоминает мне обо всех моих страхах. А без него я как ребенок перед огнем.
– И вам это действительно помогает? Сражаться со страхами? Идти дальше?
– Порой.
Он привстает, закуривает сигарету и глядит в окно на мальчишек, что гоняют в футбол сдувшимся мячом. Он улыбается.
– Вы считаете, что добились всего, чего хотели?
– Считая откуда?
– С вашего первого отказа.
Он громко рассмеялся и, откашлявшись, взглянул на меня.
– Как будет называться ваша книга?
– Биография Неизданного, – ответил я.
– То-то и оно, мой друг, то-то и оно.
1
Удар, еще удар. Вдох, выдох. Запах перчаток из натуральной кожи. Ладони вспотели. Кисти болят от туго затянутого эластичного бинта. Не забывай уклоняться. Держи защиту. Удар, еще удар.
Мы занимались в старом пошарканном зале для бодибилдинга. Наш тренер договорился со своим другом, владельцем помещения, чтобы он пускал нас на час с небольшим. Это был маленький зал с заржавевшими, переходящими от серого к желто-коричневому железяками. Жирные пятна на потертых, продавленных, порванных сидушках отвращали желание присесть и отдохнуть. И мы выстраивались друг напротив друга, заменяя таким образом зеркала. Мы были отражением друг друга, оттачивая движения, доверяя своим природным братьям-близнецам. Наш же зал боксеров недавно снесли. Снесли бетонные стены, деревянные полы и снесли ринг. Теперь мы, а нас было около шести-семи парней, тренировались здесь, среди вырезок бесформенно накаченных парней-бочек. Когда становилось невыносимо душно, а душно становилось сразу, как только все эти семеро парней начинали махать руками под команды тренера: «2-4!», «1-6!», «тройка, уход!», он выводил нас на улицу, и мы продолжали там, изредка поглядывая на строительный мусор нашего «святилища». Один лишь ринг сохранил свои очертания. Он был сердцем, на месте которого каждому давался шанс побороть свои страхи и обрести уверенность. Он был «жизнью». И каждый из нас прошел ее, зная, что эта «жизнь» не подведет, что она понятна, она очерчена, она не даст тебе вывалиться за ее рамки и не оставит тебя там в опустошении, в червоточине непонимания. Она одаривала ясностью целей, пониманием момента, и другом, и соперником. И я смотрел, как люди разрушали эту «жизнь», столь дорогую мне, шутя, плюясь, едя, уходя, приходя, делая свою работу. Делая свою работу…
Одни из тех, кто принимал подобные решения, вызвал нашего тренера в кабинет и обещал ему построить новый, соответствующий высокому положению спортивного комплекса, зал. Но, как я слышал потом, его так и не построили. Ну а зал для бодибилдинга с его ржавыми тренажерами, потертыми штангами и восьмидесятилетним старичком с дряхлыми мышцами был следующим на очереди.
Нас вывели на улицу. Утренний мороз ломил кости получше любого из местных бойцов. Но после душного зала вдохнуть свежего воздуха было облегчением. И мы дышали, заряжаясь кислородом, наполняясь жизнью, обновляясь, готовые продолжать с новой силой. Тренер встречал нас на точке после разминочного бега в три мили, и от нас валил плотный пар, будто мы только шагнули из огня. Легкие бились в истерике, требуя остановиться. Но останавливаться нельзя, «жизнь» должна была переродиться, переродиться в нас, и мы должны были сохранить ее. И каждый из нас, кто остался, тот, кто решил продолжать растить ее в духоте, на морозе, боролся за нее. Мы учились биться не только пританцовывая ногами, направляя кулаки в физиономии напротив. Еще мы учились биться с теми, кто пытается забрать нашу «жизнь». И я был рад понимать это, и был рад, что каждый из нас понимал это.
Мы выстроились на небольшой поляне неподалеку от беговой дорожки, откуда, пробегая мимо, на нас таращились «кузнечики». Так мы называли бегунов. В отличие от них мы учились не убегать, а наоборот, стоять намертво. Но они были спортсменами, в каком-то роде нашими братьями, и мы, конечно, уважали их за это. Пусть и считали себя «выше». На часах было ровно 5.30 утра. В это время на поле скакал только один «кузнечик». Он полностью был сосредоточен на разминке, самой важной части тренировки, и не обращал на нас никакого внимания.
Тренер хлопнул в ладоши, и мы без лишних слов выстроились в шахматном порядке. Он выдал нам наши перчатки и помог каждому надеть их и затянуть покрепче.
Напротив меня занял позицию мой спарринг партнер. Он был парнем плечистым, жилистым, на голову выше меня. Тренер дал отмашку и начался трехминутный бой. Длиннющие руки моего противника били быстро, точно, сильно. Будто железная шпала ударялась о мой корпус, оставляя невыносимо долгие часы боли после себя. И он продолжал бить и попадать в цель. После каждого такого удара я все упорнее прижимался к нему, пытаясь вспомнить тренировки, вспомнить, что надо идти вперед и сокращать дистанцию, если противник выше тебя и руки его длиннее твоих. Но и он был не промах, он держал меня на расстоянии и не давал подойти. Он был лучше меня. В нем не было страха, в бою он был сосредоточен и полностью отдавался инстинктам, приобретенным опытом, а не данным от природы. Природа же дала ему талант бойца. Не меньше половины времени спарринга я тщетно пытался пробиться, я уклонялся, ставил блоки, но его кулаки настигали меня, как бы я ни выкручивался. Против него из меня выходил так себе боксер.
Я пропустил очередной удар. Точно в нос. Я почувствовал сильное давление в области удара, лицо начинало неметь; виски, щеки, подбородок – ощущение, будто под глазами выросли две большие шишки. Все сдавило прессом. Я вышел из себя и пошел в бой. Потеряв контроль, я пустил в ход ноги. Мой боевой инстинкт базировался именно в нижней части тела. В еще более раннем детстве я несколько лет занимался карате и там отлично овладел техникой боя ногами. Но, как всем известно, это не совсем принято в боксерском мире. Но что поделать, меня уже было не остановить. Мой соперник запаниковал и начал отступать.
– Чарли, ты чего творишь? – воскликнул он.
Он отбежал от меня подальше и выставил руки вперед.
– Успокойся. Все, все, – продолжал он.
Этого паренька, что так умело бил меня, звали Илай. И он был моим лучшим другом. Еще он был добрым малым со светлыми глазами и немного наивной улыбкой. Он встал в паре ярдах от меня с все еще выставленными вперед руками. Он знал меня как облупленного и знал, что через пару секунд я уже приду в себя и буду жалеть обо всем произошедшем. Илай вообще был довольно проницательным парнем, пусть и казался простачком на первый взгляд. Он был рукастый и способный. Ему многое давалось проще. Он разбирался в электронике, машинах, спорте. И всегда мог с легкостью найти тему для разговора. Порой казалось, что для него нет ничего невозможного. Но что до дружбы со мной, думаю, для него это было настоящим испытанием.
Через пару секунд мы уже вовсю улыбались. Он знал о моей вспыльчивости и относился к этому нормально. Я тоже о ней знал, и мне было чертовски стыдно.
– Извини, Илай, не знаю, что на меня нашло.
– Ничего страшного. Но в следующий раз пользуйся руками, ну или на крайний случай языком, хорошо?
– Договорились, – улыбнулся я.
К нам подошел тренер, его это позабавило не так сильно, как нас, и он выдал мне хороший подзатыльник.
– Если тебе хочется помахать ногами, тогда прошу на балет. А здесь мы боксируем.