Биотеррор
Шрифт:
Владимир вернулся в свою лабораторию и стал разбирать заметки, которые делал в процессе чтения отчетов доктора Райзера. На самом деле, определенные умозаключения он сделал уже вчера. Теперь, проверив все, он только убедился в своей правоте.
На островах экспедиция Эллингтона обнаружила нечто — некие микроорганизмы. Все члены экспедиции кроме Элизабет Юсуповой и Цзы Сима были инфицированы. Аборигены-носильщики умерли, что стало с китайцем из записей осталось неясным, а Юсупова повезла Эллингтона и Нойманна в Европу, видимо, рассчитывая вылечить их. Но, как оказалось, подхваченные в Новой Гвинее микроорганизмы обладали высокой инвазивностью, а возбуждаемая ими болезнь имела короткий инкубационный период. Весь экипаж и пассажиры корабля, на котором Юсупова везла своих коллег, заболели в очень короткий срок — где-то между Калькуттой и Египтом. Управлять огромным кораблем в одиночку Юсупова не смогла и «Крейзи Джон» до цивилизации не добрался. Но Клаус Нойманн каким-то образом спасся. Эллингтон, пока был еще в состоянии вести дневник, писал, что Нойманн быстро идет на поправку. Возможно, к моменту крушения немец был уже практически здоров.
Судя по дневнику Эллингтона, на момент их встречи Нойманн был взрослым мужчиной. Ему было около тридцати лет. Допустим, даже меньше — двадцать пять. Тогда в сорок четвертом ему должно было быть уже около шестидесяти. Но судя по фотографиям и антропометрии, Нойманну там не больше сорока. Впрочем, дальнейшие исследования говорят о том, что Нойманн изменился настолько, что сравнивать его с обычными людьми уже не имеет смысла. После чего Райзер начал эксперименты с заключенными. Он вводил им некий «препарат», провоцируя болезнь, сходную по симптомам с болезнью, погубившей экспедицию Эллингтона. И безуспешно пытался ее победить.
Вывод из всего этого очевиден.
Возбудитель болезни — тот самый «препарат» — каким-то образом изменяет человеческий организм. Возможно, это что-то вроде симбиоза. Но выдерживают такое единицы. Точно известно только о двух случаях: японский рыбак и Нойманн. Призом становится нечеловеческая сила, выносливость, способность к быстрой регенерации и, предположительно, долголетие.
Видимо новоприобретенные способности и позволили Нойманну спастись с тонущего корабля. Он вернулся в Германию. Возможно, не сразу. Или некоторое время по каким-то причинам скрывался. А в середине Второй мировой войны открылся Райзеру и позволил себя исследовать. Возможно, из патриотических чувств. Решил помочь в создании суперсолдат — несомненно, именно этим Райзер и занимался.
Но Райзер не нашел способа увеличить процент выживаемости среди инфицированных. Наверняка, выживай хотя бы один из десяти, производство суперсолдат поставили бы на поток: приближался сорок пятый, и Гитлер готов был на все ради спасения. Но умирали все подопытные.
Владимир откинулся в кресле и задумался.
Крепко задумался.
Таинственные микроорганизмы можно найти. Теперь у него есть достаточно информации, чтобы выбить экспедицию на Новую Гвинею. Моргунчик будет ходатайствовать, тем более — после такого облома с Адольфом. На него теперь будут давить с удвоенной силой, но и средства он сможет требовать практически любые.
Это Владимира и пугало.
Райзер упоминал, что «препарат» никак не действует на животных. Даже на высших приматов. Эксперименты можно проводить только на людях. Райзер, похоже, не особо переживал из-за этого.
Владимир почувствовал холод в животе.
Нет, конечно, сравнивать засевших в Политбюро старичков с фашистами было неправильно. Но если снять розовые очки, то следует признать, что пробиться на вершину власти и десятилетиями удерживаться на ней могут только люди циничные, привыкшие рассматривать всех остальных как свои инструменты. А инструментами легко жертвуют.
Владимир подумал о том, что в создавшейся ситуации он тоже не более чем инструмент. Если он откажется выполнять эти исследования, их легко передадут кому-нибудь другому. Вообще-то, даже если он согласится их выполнять, вовсе не факт, что его не заменят более талантливым или более лояльным исследователем. И не решат ли, что он — тот инструмент, которым можно пожертвовать?
От этих мрачных мыслей его отвлек стук в «дверь в Зазеркалье».
— Да входи ты, чего стучишься.
Изя выбрался из шкафа, плюхнулся на ближайший стул и уставился обалделым взглядом в стену.
— Эй, что с тобой? Моргунчик закусил удила? Ты не бойся, он успокоится и…
— Нет, — вякнул Изя, — Моргунчик не при чем. Ему не до меня сейчас.
Владимир встревожился уже всерьез.
— Да что случилось-то?
— Ну… это… понимаешь…
— Кончай мямлить! Что стряслось?
— Брежнев умер.
— Что?! Врешь!
Владимир посмотрел на бледное потное лицо коллеги и понял, что тот сказал правду. Во всяком случае, то, что считает правдой. Если подумать, ничего невероятного в новости не было. Брежнев был стар. То, что он серьезно болен, старательно замалчивалось, но шила в мешке не утаишь. И тем не менее, казалось, что все так и будет продолжаться вечно.
— Погоди! Не может быть! Уже сообщили бы…
— Когда Сталин умер, об этом тоже не сразу сообщили, — возразил Изя. — Это дело такое, серьезное. Но по «Голосу Америки» уже сказали. И по другим радиостанциям.
— Может, утка?
— Не думаю. Когда я к Моргунчику пришел, он был аж серый весь. Меня и слушать не стал, сказал проваливать и не беспокоить сегодня. У него сам знаешь, какие связи.
— Вот черт! — сообразил Владимир. — А что же теперь с институтом будет?
Изя почесал подбородок и задумчиво изрек:
— Ну, стариков тамеще осталось много. Вопрос только, кто теперь царем горы будет? И не разгонят ли их тихонько по домам престарелых?
— Не, — с непривычным для себя цинизмом возразил Владимир. — Все люди смертны. Даже если новому генсеку будет всего лет шестьдесят, во что я не верю, он не может не задумываться об этом. Так что наш институт точно не пропадет.
— Мне бы твой оптимизм.
— Радуйся пока хотя бы тому, что о твоем проколе с Адольфом теперь точно забудут.
— И то хлеб, — согласился Изя, заметно приободрившись. — Пойду, поработаю, что ли. Есть у меня одна идея…
Когда Бронштейн ушел, прихватив с собой мрачные предчувствия, Владимир вернулся к записной книжке. Он чувствовал — несмотря на уверенный тон, с которым успокаивал Изю, — что ситуация неожиданно стала неустойчивой. Слишком многое теперь зависело от того, кто станет новым генсеком, и какую политику будет проводить.