Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— У госпожи?
— А ты не догадываешься, кто эта особа?
— Может, невеста ваша, графиня Анна Карловна?
— Нет. Неужели тебе сердце твое ничего не вещает? У нее тоже по тебе сердце болит, а боль врача ищет…
Вся кровь хлынула Самсонову в голову.
— Вы говорите про Лили… то есть про Лизавету Романовну?
— Угадал. Но ты словно и не особенно рад?
— Да уж какая радость! Ведь она, слышно, уезжает навсегда с принцессой?
— Собиралась, точно. Но когда
— Полегчало. Она все–таки считает меня как бы за молочного брата.
— А если ты ей милее не токмо молочного, но и родного брата?
Самсонову почудилось, что его толкнули с крыши многоэтажного дома и он стремглав летит вниз.
— Да статочное ли это дело, Михайло Ларивоныч?.. — пробормотал он.
— Говорю я с тобой душевно, не блажно. Ты вот по ней сохнешь и сокрушаешься и сам тоже присушил сердце девичье.
— Но от кого вы о том уведали?
— Из первого источника: от подруги ее, а моей невесты. Свадьбы наши будут тогда в один и тот же день.
— Не могу я поверить в такое счастье… Да и счастье ли то? Лизавета Романовна — баронесса, а я что — человек серый.
— Не красна на молодце одежа, сам собою молодец красен. Потерпи еще до послезавтра: по случаю великого дня ожидаются разные монаршие милости и тебя, сдается мне, не совсем обойдут. Тогда пойдешь к своей зазнобушке не с пустыми руками, напрямик ей скажешь: так, мол, и так…
— Да у меня, Михайло Ларивоныч, и смелости недостанет…
— Полно тебе малодушествовать! Не ровен час, еще кто другой ее у тебя перехватит. Сам, чай, знаешь кто.
— Это уж не дай Бог!
— То–то же. Смелость, брат, города берет. Гляди весело!
И Самсонов глядел весело, хотя сердце в груди у него все еще и трепетало, и замирало.
Глава тридцать первая
«НУ, ПОДУМАЙТЕ!»
Наступил и великий день 30 ноября, орденский праздник Андрея Первозванного.
На Самсонова напало опять сомнение.
«После литургии посыплются монаршие милости высоким придворным чинам, — думал он про себя. — Какое ж тут дело государыне до нас, мелкоты?»
Дома ему, однако, не сиделось, и в ожидании окончания службы в придворной церкви он отправился к Зимнему дворцу.
На дворцовой площади растянулся ряд карет. В разных местах, по случаю лютого мороза пылали костры. Около толпились кучера, продрогшие на своих козлах. Проходя мимо костра, он расслышал такую фразу:
— Тихомолком, поди, увезли, чтобы лишнего, значит, шуму в городе не было. Скатертью дорога!
— Кого увезли, братцы? — спросил,
— А бывшую правительницу, — отвечал один.
— Со чады и домочадцы, — добавил другой.
Самсонова точно обухом по голове хватило, он даже пошатнулся.
— Когда ж их поспели увезти?
— А нонче, бают, в два часа утра.
Далее он уж не спрашивал, боясь услышать, что в числе увезенных «домочадцев» была и его зазнобушка.
«Михайло Ларивоныч, наверно, все доподлинно знает, ужо у самого спрошу…»
И со слабым лучом надежды он поплелся восвояси, а под вечер завернул опять на квартиру к Воронцову. Тот еще не возвращался из дворца. Наконец раздался резкий звонок, и Самсонов бросился в переднюю отпереть дверь.
— А, Григорий! Ты уже здесь? — весело заговорил входящий. — А я только что хотел за тобой послать. Полюбуйся–ка на меня.
Он повернулся спиной к огню и хлопнул себя по пояснице.
Там красовался на светло–голубой розетке длинный золотой ключ.
— Да это камергерский ключ! — заметил Самсонов. — Вы пожалованы в камергеры?
— И я, и братья Шуваловы, и Разумовский. Обещана нам также малая толика из конфискованных поместьев. Желаешь ты, братец, быть тогда в моем новом поместье управляющим?
— Как не желать!
— Так считай себя уже у меня на службе; прижимать я тебя не буду и жалованьем не обижу. Но хотел я тебя видеть теперь не за этим. Нынче во дворце бал. Ты поедешь со мной и можешь надеть мой новый синий кафтан. Мы с тобой ведь одной комплекции.
— А для чего мне ехать, сударь?
— Благоверная государыня–царица, думается мне, допустит тебя к безмену и поднесет тебе также золотое яблочко на серебряном блюдце.
Надежда в сердце у Самсонова готова была опять вспыхнуть ярким пламенем.
— Михайло Ларивоныч, скажите мне одно: Лизавета Романовна, значит, еще здесь и не уехала с принцессой?
Воронцов с трудом подавил улыбку и отвечал с притворно рассеянным видом:
— Лизавета Романовна? Гм… Признаться, я о ней и не справлялся, не до того мне, братец, было.
— Наверное вы знаете! Не мучьте меня, Бога ради, скажите!
— Будем вместе во дворце, там и справимся. А теперь примерь–ка кафтан.
Так–то к началу придворного бала в восемь часов вечера из подкатившей к главному крыльцу Зимнего дворца двухместной кареты вслед за Воронцовым вышел и Самсонов в воронцовском, с иголочки, синем кафтане. В вестибюле они застали уже лейб–хирурга Лестока, охорашивавшегося перед зеркалом.
— Новому камергеру земной поклон! — приветствовал он Воронцова с преувеличенно почтительным поклоном. — А о нас, грешных, так и забыли?