Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Но в иностранных курантах уже пишут, что ты почти не показываешься в публике, ходишь во вретище, точно недовольна своим положением…..
Говоря так, правительница незаметно направилась с цесаревной в свои внутренние покои.
— Милая Анюта! — заговорила тут же с горечью цесаревна. — Скажи сама, могу ли я быть довольной, когда со всех сторон окружена шпионами Остермана?
— Да он воображает, что у тебя тайные альянсы и корреспонденции со шведским королем…
— И ваше высочество этому верите?
— Дорогая тетя! Зачем этот официальный тон?
: — И через кого, позвольте спросить, я веду те альянсы и корреспонденции? — продолжала не менее официально Елизавета.
— По словам Остермана, через маркиза де ла Шетарди. Впрочем, утверждает это не один Остерман…
— А кто ж еще?
— Мне пишут о том же из Дрездена и советуют…
— Что советуют?
— Советуют просить французского короля отозвать маркиза, а его приятеля Лестока арестовать.
— Этого–то вы, принцесса, не сделаете. Лесток мой лейб–хирург, и за него я отвечаю. Да и какая мне надобность в посредничестве Лестока, когда сам, Шетарди и без того навещает меня.
— Так зачем же, chиre tante, [44] вы его принимаете? Прошу вас, в виде особого одолжения, не принимайте его.
— Рада бы сделать вам приятное, но с посланником шутить не положено. Можно сказать ему раз, другой, что меня нет дома, в третий раз он уже не поверит.
44
Дорогая тетя (фр.).
— Он должен поверить, если ему так сказано, или, по крайней мере, показать вид, что верит.
— А правительству своему он донесет другое. Да вот не далее еще как вчера, маркиз подъезжает к моему дворцу в ту самую минуту, когда я выхожу из саней. Тут не помогли бы никакие декларасьоны.
— Вы могли бы отговориться мигренью.
— Нет, лгать не в моих правилах. Но если у вашего высочества уж такой каприз, то прикажите Остерману объявить напрямик маркизу, чтобы он перестал ездить ко мне…
— Так вот Остерман сейчас меня и послушает!
— А зачем же ты, душечка, его слушаешь, коварного и присяжного врага России?
— Но ведь он мой главный министр!
— Если уж он, главный министр, не решится это сделать, то как же я–то решусь? Ты меня, Анюта, так расстроила, что я ночи спать не буду…
Слезы заглушили голос цесаревны, и она прижала к глазам платок. Этого было достаточно, чтобы и принцесса прослезилась.
— Милая тетя Лиза! Ну, прости меня, не обижайся…
— Я не памятозлобна, но мне было так больно, что ты меня супсонируешь (подозреваешь)…
Мир между ними был закреплен объятием и несколькими звучными поцелуями. Минуту спустя они, с влажными еще глазами, но с улыбкой на устах, вышли опять рука об руку к другим.
На другой день, 24 ноября, Елизавета Петровна была немало удивлена визитом своего лейб–хирурга в неурочно ранний час. Вид у него был такой разгоряченный, что она с усмешкой спросила, не заезжал ли он уже к Иберкампфу. Лесток был известный гастроном и один из самых усердных посетителей модного тогда ресторана Иберкампфа на Миллионной, где, впрочем, к услугам петербургских модников имелись также парижские парики и венские кареты.
— Да, ваше высочество, — пропыхтел Лесток, утирая фуляром струившийся у него со лба пот. — Я сейчас от Иберкампфа…
— Что ж, пришла свежая партия фленсбургских устриц?
— Теперь, ваше высочество, мне не до устриц… Я застал уже там нескольких знакомых гвардейских офицеров. Они встретили меня с полными бокалами:
— А, доктор! Пожалуйте сюда, пожалуйте. Мы пьем прощальную чашу.
— Прощальную чашу? Что это значит, господа?
— Это значит, что мы завтра выступаем в Финляндию, под предлогом, будто бы Левенгаупт подошел к Выборгу. Сейчас только получен приказ от имени правительницы.
— И это после всех вчерашних слез и поцелуев! — воскликнула цесаревна, гневно сверкая глазами. — Знаете ли, доктор, что принцесса уже советовала вас арестовать?
Лейб–хирург весь даже побледнел от испуга.
— Меня? Да за что, за что?
— За посредничество между мною и Шетарди. Надо решить что–нибудь теперь же.
— По соглашению с Шетарди?
— Нет, пока мы и без него обойдемся. Приезжайте ко мне вечером как бы на карточную партию. Будут только мои камер–юнкеры. Вместе все и обсудим.
Карточная игра у цесаревны в тесном кругу близких ей лиц не могла возбудить подозрения даже у тех из соглядатаев Остермана, которые сумели втереться в число прислуги елизаветинского дворца. Когда играющим подали чай и игра на время прекратилась, царственная хозяйка заговорила вполголоса:
— Все вы, господа, конечно, уже знаете, что моих гвардейцев удаляют завтра в Финляндию. Тогда я буду беззащитна и руки у врагов моих развязаны. Так вот, я хотела потолковать с вами, что теперь предпринять. Вам, любезный доктор, как старшему, принадлежит слово.
— В принципе переворот ведь уже решен, — начал Лесток. — Ожидалось только генеральное сражение со шведами, и если бы шведы одержали победу, то при их содействии, по мнению маркиза де ла Шетарди, не представилось бы уже затруднений устранить правительницу с Остерманом. Но наши войска, усиленные гвардией, могут теперь победить шведов…
— И слава Богу, если победят! — прервал лейб–хирурга Воронцов. — Вообще я, признаться, всегда был против этой комбинации маркиза, столь унизительной для нашей храброй армии.