Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Да, это не дай Бог!
— То–то и есть. А гвардейцы наши, можно сказать, молятся на цесаревну. Так дивно ли, что им не терпится провозгласить ее царицей?
— Эх, милый человек! Не след бы тебе об этом мне сказывать, а мне тебя слушать! Почем ты знаешь, не выдам ли я тебя? Чужая душа — дремучий бор.
— Нет, Михайло Васильич, ты–то, я знаю, меня не выдашь.
— Да, мое дело — сторона, я в политику не мешаюсь.
— Так расскажу тебе еще то, что недавно сам своими ушами слышал. Сижу я одним вечером за работой в кабинете Разумовского, заходит тут к нему знакомый офицер–гвардеец, рассказывает: так и так, мол, ходили они, молодые гвардейцы, день за днем в Летний сад, выжидая, не выйдет ли туда погулять и матушка цесаревна. Дождались наконец, всей гурьбой к ней навстречу:
— Матушка! Мы все начеку, ждем только твоих велений!
А она им в ответ:
— Ради Бога, молчите! Услышат вас, так и себя–то погубите и меня сделаете несчастной.
— Но терпения нашего, — говорят, — уже не стало, долго ль еще нам томиться, матушка?
— Как приспеет время, — говорит, — так дам вам знать. А теперь, дети мои, разойдитесь и ведите себя смирно.
— Да, дела, дела! — промолвил раздумчиво Ломоносов. — Но доколе монархом у нас юный Иоанн Антонович, нам с тобой, верноподданным придержашей власти, не о чем рассуждать, а делать только по совести свое собственное дело…
В таких разговорах собеседники незаметно добрели до местожительства Ломоносова. Услыхав на дворе голос мужа, мадам Христина высунулась из окошка и погрозила пальцем.
— Аминь, аминь, рассыпься! — пробормотал про себя Ломоносов. — Здешняя моя предержащая власть, как видишь, не велит нам шуметь: девчурка, верно, сейчас только заснула. Так ты уж не взыщи. А книжки для тебя в библиотеке я уж подышу. До свиданья, дружище!
Крепкое рукопожатье — и они расстались.
Глава двадцать четвертая
ГЕРОЙ РЫЦАРСКОГО РОМАНА СХОДИТ СО СЦЕНЫ
Вскоре для Ломоносова нашлась новая стихотворная тема: 28 августа русские войска одержали под Вильманстрандом первую победу над шведами:
Российских войск хвала растет,
Сердца продерзки страх трясет,
Младый орел уж льва терзает…
Начинавшаяся такими словами новая ода понравилась правительнице еще более прежних.
— Ведь у шведов в государственном гербе лев, а у нас орел, — говорила она Юлиане.Младый орел уж льва терзает…
Это мой мальчик–то! Чем бы наградить мне теперь молодого автора?
— Давно ли ваше высочество его наградили? — возразила Юлиана. — Пусть старается. Слишком баловать этих русских не следует: избалуются.
— Ты думаешь? Ну, что ж, подождем.
И, успокоясь на этом, Анна Леопольдовна забыла уже про нашего поэта. К тому же ведь через несколько дней в первых числах сентября ее рыцарь, граф Линар, должен был отбыть в Дрезден на два, а может быть, и на целых три месяца. Чтобы сделаться обер–камергером петербургского двора, а потом (как передавалось пока шепотом) и герцогом курляндским, ему приходилось предварительно сжечь за собой корабли: отказаться не только от должности сак–сонско–польского посланника, но и вообще от подданства саксонскому курфюрсту, и ликвидировать все свои частные дела.
Прощальная аудиенция Линара у правительницы прошла своим порядком.
Поразило Лили только то, что Юлиана, разлучавшаяся на целые месяцы с объявленным женихом, выказала при этом случае гораздо более самообладания, чем принцесса. Все существо статс–фрейлины, как всегда, было насквозь пропитано тончайшим эфиром придворного этикета, на устах ее играла стереотипная улыбка, а на глазах — ни слезинки.
— Я попрошу вас, граф, на минутку зайти еще ко мне, — проронила она, когда Линар, поцеловав руку правительницы, отдал и ее фрейлинам прощальный поклон.
«Она хочет проститься с ним без свидетелей, — сообразила Лили. — Сердце у нее все же не совсем ледяное. Вот подглядеть бы!»
Желание ее исполнилось. По окончании аудиенции Анна Леопольдовна вдруг спохватилась:
— Чуть было ведь не забыла! На столике у меня, Лили, под киотом, знаешь, маленький образок…
— Принести прикажете?
— Да, да, только поскорее.
Когда Лили принесла ей образок, представлявший художественной работы миниатюрный лик Спасителя, принцесса приложилась сперва к святому лику, а затем поспешила в комнату Юлианы. Лили, пользуясь своим новым положением фрейлины, последовала туда за ней.
Обрученные, стояли оба у письменного столика, невеста — с шкатулкой в руках, а жених — с пером, которым он только что расчеркивался на каком–то листочке. Посыпав свой росчерк из песочницы золотым песком, он сложил листочек вчетверо и с поклоном подал невесте, а та, в обмен, вручила ему шкатулку.
— Так–то вернее, — сказала Юлиана. — Кто может предвидеть всякие случайности?
Тут только оба заметили вошедшую правительницу.
— А у нас тут, ваше высочество, свои семейные счеты, — со своей томной улыбкой объяснил Линар.
Принцесса, казалось, хотела по поводу семейных счетов задать какой–то вопрос, но одумалась и указала Линару на образок в своих руках:
— Вот образ Христа Спасителя. Вам, любезный граф, предстоит дальний путь, и мне хотелось бы благословить вас. Хотя вы и не православный, но Спаситель у нас с вами общий.
Линар преклонил колено, и она благословила его образком.
— Носите его на груди, и всякие опасности минуют вас.
— Ни днем, ни ночью я с ним не расстанусь, — произнес Линар как бы растроганным голосом и, достав платок, начал усиленно сморкаться. — Не будет ли у вашего высочества для меня какого–либо поручения?
— У меня была бы к вам большая просьба…
— Она наперед исполнена.
— Вы, граф, столько говорили мне о своем родовом замке на берегу Эльбы… Вот если бы вы велели срисовать его для меня, у вас в Дрездене ведь так много славных художников…
— Желание вашего высочества для меня закон.
— Только нарядитесь сами рыцарем (ведь в вашем семейном музее есть рыцарские доспехи?) и станьте на подъемном мосту или, еще лучше, сядьте верхом на коня, покрытого стальной броней, точно вы сейчас только собираетесь на турнир или в крестовый поход.