Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Ты думаешь?.. Чего ты тут ждешь? — обратилась Анна Леопольдовна к стоявшему еще на месте пажу.
— У меня еще письмо к баронессе Врангель, — отвечал паж, поглядывая в нерешительности поочередно то на молоденькую камер–юнгферу, то на молодую фрейлину.
— Дайте–ка сюда, — сказала фрейлина, отнимая у него письмо.
— Да ведь оно не к тебе, Юлиана, а к Лили? — вступилась принцесса.
— Но я отвечаю за нее перед вашим высочеством.
— Все равно. Чужих писем, милая, не читают. Отдай ей его сейчас, она нам уже скажет, от кого оно.
— Право, не знаю, кто мог бы мне писать? — недоумевая, отозвалась Лили и, распечатав письмо, стала его читать.
Вдруг хорошенькое лицо ее до ушей залило горячим румянцем.
— Вот видите, принцесса! — воскликнула Юлиана. — От кого письмо, Лили? — говори.
— От моей лифляндской кузины Мизи Врангель.
— Неправда! Зачем же ты так покраснела?
— Божусь вам, что от нее.
— А не от Самсонова?
— От какого Самсонова? — спросила Анна Леопольдовна.
— Да от молочного брата ее покойной сестры Дези. Покажи–ка.
— Подпись, извольте, я вам покажу, — сказала Лили и, накрыв ладонью самый текст письма, оставила на виду одну лишь подпись.
— «Deine dich liebende Cousine Misi Wrangel», [6]– прочитала Юлиана. — Гм… верно. Но что она тебе пишет?
6
Твоя любящая тебя кузина Мизи Врангель (нем.).
— Оставь ее, Юлиана! — вмешалась опять принцесса. — Ты все забываешь, что она уже не ребенок, что ей шестнадцать лет.
— На Рождестве, ваше высочество, будет семнадцать, — поправила Лили.
— Тем более. У всякой ведь из нас есть в сердце свой потайной уголок, куда без спросу никто не допускается. А кузина твоя, верно, твоих же лет, Лили?
— Одним годом меня старше.
— Всего–то? Ну, так что же может быть в ее письме, кроме милых глупостей? Но ты еще не дочитала?
— Не успела, ваше высочество…
— Так ступай же к себе и дочитай, да никому, чур, не показывай! — со снисходительной улыбкой добавила принцесса.
Глава вторая
ЗНАКОМЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ
Удалившись в свою комнату, Лили первым делом замкнула дверь на ключ, потом расположилась удобнее на угловом диванчике, поджав под себя ноги, и тогда уже принялась опять за письмо кузины с самого начала. Письмо было написано, разумеется, по–немецки, в переводе же на русский язык содержание его было такое:
«Милая Лили!
Ясно вижу отсюда, как твои большие незабудковые глаза от удивления еще вдвое расширились; что нужно ей вдруг, этой несносной Мизи, у которой в ответ на все письма за целую вечность не нашлось ни строчки?
Не стану уверять, что у меня были какие–нибудь важные занятия, что во мне неожиданно проснулась совесть, заговорили родственные чувства и тому подобный вздор. Приступаю прямо к делу.
Ты, вероятно, еще помнишь, что с нашим имением граничит имение Минихов — Ранцен. Когда года два назад сын фельдмаршала женился на баронессе Анне–Доротее Менгден (сестра ее Юлиана ведь гоффрейлиной у твоей принцессы Анны?), старик–фельдмаршал, по брачному контракту, закрепил Ранцен за своим сыном. Этим–то имением издавна заведует дальний родственник нашего управляющего Лютц. Годами Лютц не так еще стар, но давно уже страдает ревматизмом ног, а прошлую зиму по неделям не вставал с постели. Сельское хозяйство он и до сих пор ведет образцово, но, хворая, не имеет уже возможности лично наблюдать за работами. Так вот, на подмогу ему был прислан из Петербурга волонтер.
Все это, скажешь ты, в порядке вещей, но что за дело твоей кузине, родовой баронессе, до какого–то волонтера, безродного Кунца или Гинца?
Верно, но то–то и есть: точно ли это безродный Кунц или Гинц?
Ты знаешь, как у нас в провинции всякое новое лицо, чем–либо выдающееся из общей серой массы, делается предметом бесконечных сплетен и пересудов. Этот волонтер, называющий себя Григорием Тамбовским, заставил также говорить о себе не потому, чтобы он допустил себе какие–нибудь выходки дурного тона, о, нет! Ведет он себя совсем благоприлично. Но его окружает какой–то непроницаемый туман. О его прошлом никому, даже прямому его начальнику, Лютцу, ничего не известно. По крайней мере, сам Лютц, говорил так нашему управляющему, который ему не только родня, но и добрый приятель. Домашним своим и работникам Лютц внушил строго–настрого отнюдь не беспокоить г–на Тамбовского какими бы то ни было расспросами. Очевидно, на этот счет Лютцу дана строгая инструкция из Петербурга. Так с полгода уж по нашему мирному краю разгуливает ко всеобщему соблазну какой–то загадочный сфинкс.
Своим образом жизни, впрочем, он ничем не отличается от всякого усердного рабочего: с солнечного восхода он уже в поле, весною сам ходил также за сохой, летом брался за косу, за серп, за цепы, не на целый день, а так, на час, на другой, не то для моциона, не то для надзора за рабочими. Вернется домой — и тотчас на конский завод, на конюшню, на скотный двор. А кончат свое дело другие, он сам не думает еще об отдыхе, засиживается до полночи за конторской работой и книгами. Временами ездит и в уездный город заключить продажу или контракт. Лютц им просто не нахвалится: молодому человеку двадцать лет, не больше, а на диво, дескать, толковый, рассудительный, принимает к сведению всякое наставление, если же раз возразит, то так метко, что поневоле согласишься, неизменно вежлив и приветлив, но без раболепного искательства. С крепостными и с батраками он, пожалуй, чересчур даже кроток: обращается как равный с равными, никого еще, кажется, не побил, почти никогда не возвышает голоса и только лентяям не дает потачки. Говорит он с людьми, представь себе, уже по–эстонски: изумительная способность к языкам! Но по происхождению он, несомненно, русский: по–немецки хотя и объясняется довольно свободно, но акцент и обороты речи у него явно русские.
Все это, конечно, не давало бы ему еще права на внимание у наших дворян: попадаются ведь и среди плебеев порядочные люди. Интригует всех главным образом перстень на указательном пальце его правой руки. Откуда у простого волонтера мог взяться такой драгоценный перстень: с огромным рубином и с бриллиантовыми вокруг розетками? Мы нарочно поручили нашему управляющему выпытать у него историю этого перстня. И что же ты думаешь? Когда тот неожиданно поставил ему вопрос, не подарок ли это высокопоставленного лица, он видимо замялся:
— Да, подарок…
— Но с таким чудным рубином, точно кровь! А кстати, о крови высокопоставленных лиц, — прибавил управляющий. — Слышали вы, что вашему первому кабинет–министру Волынскому, по повелению царицы, отрубили голову?
Молодой человек как смерть побледнел, сорвал с пальца перстень и хотел уже, казалось, бросить его, но вдруг все–таки одумался и положил в карман. С тех пор никто уже не видел на руке у него перстня.
Какое же отношение имеет тот перстень к казненному кабинет–министру? И кто он сам, этот таинственный незнакомец? Не опальный ли аристократ?