Биржевой дьявол

Ридпат Майкл

– В чем дело? – Он повысил голос.

– Нельсун думает, что уже поздно, – сказал я еле слышно. – Поэтому бандиты торопятся получить выкуп.

– Нет! – Луис почти кричал. – С чего вы это взяли? Этого не может быть!

Нельсун поднял руки.

– Возможно, ты прав. Надеюсь, что ты прав. Но нам следует в этом убедиться.

– А между делом я, как тебе хотелось бы, подниму свою цену на еще чуть-чуть?

Нельсун кивнул.

– Так вот, я этого не сделаю! Я приму их требование, соглашусь на все пять миллионов – а завтра к вечеру Изабель будет дома!

Я

взглянул на Нельсуна, который не сводил с Луиса глаз. Он вздохнул и пожал плечами.

– Я всего лишь консильеро.

– Луис? – я заколебался. Он, нахмурившись, повернулся в мою сторону. – Я знаю, что ты можешь заплатить пять миллионов и готов это сделать. Прекрасно. И я очень хочу, чтобы Изабель вернулась целая и невредимая и как можно раньше. Но Нельсун прав: мы должны убедиться, что она жива. Почему бы тебе не согласиться на пять миллионов – но при условии, что они предоставят доказательства того, что с ней все в порядке? Если она у них, а они знают, что получат требуемые деньги, что может помешать им это сделать?

Я повернулся к Нельсуну, ища поддержки. Он кивнул.

– Хорошо, – согласился Луис. – Но вопрос придумывай сам.

Вопрос был таким: в каком городе жил Дейв? Проблема была в том, что Луис так и не успел его задать.

Когда Луис потребовал доказательства, что его дочь жива, Зико взбеленился и наотрез отказался.

Луис положил трубку. Его застывшее лицо напоминало маску.

– Ты понимаешь, что это значит? – негромко спросил Нельсун. – Ее, может, уже нет.

Луис стоял, глядя на нас, – высокий, мрачный и высохший. Последние дни и особенно последние несколько минут превратили его в старика.

– Я поднимусь в ее комнату, – пробормотал он.

Я почти бежал по тропинке, а тропические заросли обступали меня со всех сторон. Я ничего не видел перед собой, только землю под ногами. У меня перед глазами стояла Изабель.

Противоречивые чувства обуревали меня. Ведь мы почти не были знакомы, но мне казалось, что я знаю ее лучше, чем кого бы то ни было в этом мире. Я снова и снова прокручивал в памяти наши разговоры, особенно ночные, когда говорилось одновременно обо всем и ни о чем. Передо мной возникали какие-то обрывки образа: огромные глаза, робкая улыбка, черные волосы. Я вспомнил, как впервые увидел ее в трейдинговом зале Dekker Ward, такая гибкая, соблазнительная, манящая.

Я выбежал из леса на небольшое пастбище. За моей спиной открывался изумительный вид, но я не обернулся.

Я был зол, страшно зол. На себя за то, что оставил ее; на Нельсуна за то, что он вовремя не остановил полицию и спугнул бандитов; на Луиса за то, что он не взял все под свой контроль. Но больше всего – и в этом я даже самому себе не хотел признаваться – я был зол на Изабель. Ведь она знала, что представляет собой лакомую поживу, так почему не вела себя осторожнее? Почему позволила себя похитить и убить – именно сейчас, когда она стала так много для меня значить?

Штука была в том, что я до сих пор не знал, что она для меня значит. Я запутался. Наши отношения только-только

начались. А как было бы дальше? Что из всего этого могло бы получиться? В голове словно включилась ускоренная перемотка вперед – картинки нашей будущей жизни. Как бы она чувствовала себя в моей крошечной квартирке на Примроуз-Хилл? Трудно представить Изабель в такой обстановке.

Все это начало казаться мне абсурдным. Скорее всего, из наших отношений ничего бы не вышло. Из-за Зико и его прихвостней я никогда не узнаю, как оно могло бы быть.

С этим смириться я не мог.

Действительно ли ее убили? Нельсун полагал, что да. Луис верил, что она жива. От Зико мы так ничего и не добились.

Логика подсказывала, что прав Нельсун. У него был опыт в подобных делах. Но пока не будет доказательств, я не поверю в ее смерть. Здесь я на стороне Луиса. Я должен надеяться и молиться, чтобы она была жива, – пусть и вопреки логике.

Последние несколько дней были ужасны. Луис превратился в ходячий призрак. Корделия попала в больницу, врачи беспокоились, как стресс может отразиться на ее беременности. Нельсун Зарур порывался отказаться от гонорара, но Луис тут проявил твердость.

Я позвонил Рикарду и сказал ему, что не исключен самый страшный исход событий. Голос в трубке звучал глухо и безжизненно. Я сказал, что скоро возвращаюсь в Лондон. Он отделался какой-то короткой фразой и повесил трубку. Изабель была права: она действительно что-то для него значила.

– А знаешь, ведь она жива.

Уже наступил вечер. За стеклом больших двустворчатых окон последние лучи солнца скрывались за вершиной горы, закрывавшей вход в долину. Перед нами пылал камин. Мы сидели каждый со своим "Баллантайнз", хмуро смотрели на огонь и молчали.

Я кивнул.

– Знаю.

– Мы должны в это верить, что бы ни говорили Нельсун или Зико.

– Да.

Снова молчание.

Луис пошевелился.

– Какой она была? На работе?

– Сдержанной. Очень собранной. Всегда старалась докопаться во всем до сути. Ее уважали.

Луис покачал головой.

– Я так удивился, когда она связалась с финансами. Удивился и, как ни странно, даже разочаровался. Она всегда была такой идеалисткой. Я, конечно, с ней во многом не соглашался, мы спорили. Но я уважал ее взгляды. Потом она уехала в Штаты, а вернувшись, решила доказать всем и вся, что разбирается в банковском деле лучше, чем я. Почему?

– Не знаю. Мне трудно судить о ее мотивах. А доказать, наверно, она хотела именно тебе.

– Но зачем?! Довольно того, что она просто моя дочь! Неважно, разбирается она в финансах или нет!

– Может быть, поэтому. Потому, что ты не возлагал на нее особых надежд. Впрочем, не знаю. Не вини себя. У тебя прекрасная дочь. Ты можешь ею гордиться.

Луис промолчал, глядя на огонь.

– И она вовсе не отказалась от своих взглядов и идеалов, – продолжал я. – Один проект favela чего стоил. Она так верила в него. Это был беспроигрышный шанс использовать свои знания и опыт и сделать что-то по-настоящему хорошее.