Бисмарк. Русская любовь железного канцлера
Шрифт:
А пару минут спустя и голова Бисмарка поддалась влиянию этого «немецкого шампанского», ему показалось, что это не юные фрейлины пляшут котильон со своими кавалерами, а Кэтти, его возлюбленная Кэтти несется в танце мимо него. Пользуясь правилами танца, он умело вступил в котильон, перехватив свою Кэтти у какого-то юнкера, но это оказалась вовсе не Кэтти, и он тут же лихо сменил партнершу, потом следующую, а потом схватил еще одну — молоденькую пышногрудую брюнетку.
Когда танец закончился, Вильгельм жестом подозвал Бисмарка к себе.
Оставив брюнетку, Бисмарк подошел к королю.
— Ваше величество…
— Герр Бисмарк, — сухо сказал Вильгельм. — Я нахожу ваши танцы слишком фривольными для должности моего министра-президента.
— Но ваше высочество…
Король, однако, даже не дал ему договорить:
— И запрещаю вам являться на мои балы!
Конечно, Бисмарк тут же откланялся и ушел.
16
«Поначалу канцлер посещал дворцовые балы и танцевал там с почти мальчишеской прытью и азартом. Но Вильгельм I сказал, что такие танцы слишком фривольны для императорского канцлера и запретил их ему; с тех пор Бисмарк никогда не появлялся на балах» (А. Тэйлор . «Бисмарк. Человек и Государственный деятель»).
17
Берлин. 14 Февраля 1863 г., ночь
Хватит! Он слишком далеко зашел!
Бешенство его мужских желаний угрожает исполнению им обязанностей королевского министра-президента и осуществлению главной цели всей его жизни…
Хмельно ударяя кулаком по стволам заснеженных лип, Бисмарк шел из дворца по ночному Унтер-ден-Линден.
Нет, он не имеет права жертвовать мечтой — ради чего? Кэтти?
Но он женат на замечательной и преданной ему Иоганне, у них прекрасные дети, а Кэтти младше на двадцать пять лет, и она — замужем! Она замужем; и он, как зрелый мужчина и трезвый политик, просто обязан положить конец этой — пусть еще платонической — связи. Он обязан перестать думать о ней, вожделеть ее, смущать и соблазнять своими письмами. Хватит!
Конечно, теперь-то он понимает, что приезд Орловых в Биарриц и то, что они поселились именно в «Европе», где он остановился за день до их появления, было делом далеко не случайным, как представлялось ему тогда, в августе 1862-го. Теперь он почти не сомневается, что, используя свои родственные связи с Вильгельмом, русский император раньше всех узнал о возможности его назначения канцлером. Состоя в секретной переписке со своим племянником, Вильгельм, возможно, даже спросил его мнения относительно Бисмарка; Александр же, в свою очередь, обратился с тем же вопросом к своему канцлеру князю Горчакову, а Горчаков, рассчитывая на личный респект Бисмарка и перспективу их особых в будущем отношений, передал Вильгельму через Александра какие-то хорошие для Бисмарка рекомендации и в тот же день приказал князю Орлову, своему посланнику в Европе, немедля разыскать его, сблизиться и докладывать о каждом его шаге. При этом вряд ли, конечно, Горчаков имел в виду ту особую близость, которую Бисмарк стал лелеять в своей душе к юной жене Николая, — он, Горчаков, ее и в глаза не видел, просто так уж сложилось, что Орлов прикатил в Биарриц не один, а с Кэтти…
Очередным ударом кулака по дереву Бисмарк чуть не расшиб себе руку в кровь и остановился, сел на засыпанную снегом скамью, сунул ушибленную руку в снег.
Всё, надо трезво оценить ситуацию. В Биаррице, скорее всего, всё именно так и было, но теперь, пока еще не перейдена грань и ничего запретного не свершилось (или свершилось, но только во сне, во сне! О эти чертовы сны вожделения!..). Нет! Всё! Теперь он вычеркивает эту Кэтти из своего сердца и занимается только политикой — Польшей и Данией, Польшей и Данией…
18
Россия, Петербург, апрель 1863 г.
Из исторических документов
«По Высочайшему повелению, записка князя Николая Орлова „Об отмене телесных наказаний в России и Царстве Польском“, поданная им Александру II, рассматривалась в Комитете, учрежденном при II отделении Собственной Его Величества канцелярии. Комитет согласился с основной мыслью Орлова о своевременности отмены телесных наказаний, как несоответствующих ни духу времени, ни достоинству человека, и лишь ожесточающих нравы. По собрании отзывов разных ведомств проект закона поступил на рассмотрение Государственного Совета. Во время его обсуждения раздавались голоса и противников отмены телесных наказаний. Среди них были, в частности, министр юстиции граф В. Н. Панин и митрополит московский Филарет. Полемизируя с выводами записки Орлова, Филарет высказал мнение о допустимости телесных наказаний в христианском обществе и отверг необходимость их отмены».
«17 апреля 1863 г., в свой день рождения, Александр II подписал указ „О некоторых изменениях в существующей системе наказаний уголовных и исправительных“. Под этим названием скрывался государственный акт огромной важности, превративший Россию, по выражению одного из современников, „из битого царства в небитое“. Согласно высочайшему повелению от телесных наказаний были полностью освобождены женщины, церковнослужители и их дети, духовные лица нехристианских исповеданий и их дети, учителя народных школ, крестьяне, занимающие выборные общественные должности, лица, имеющие аттестаты об окончании уездных училищ и высших учебных заведений. В отношении других категорий подданных Российской империи, прежде подлежавших телесным наказаниям, эти наказания были существенно ограничены, а в ряде случаев заменялись тюремным заключением или арестом. Полностью отменялись наиболее тяжелые виды наказаний — шпицрутены и плети».
«В тот же день были изданы высочайшие приказы по военному и морскому ведомствам.
Согласно приказу по морскому ведомству, наказания шпицрутенами и кошками отменялись. Нижние чины, подлежавшие наказанию шпицрутенами, должны были подвергаться наказанию розгами в количестве не более 200 ударов. Нижние чины во время плавания, подлежавшие ранее наказанию кошками, должны были подвергаться наказанию линьками в количестве не более 100 ударов. Нижние чины, имеющие нашивки за беспорочную службу, были освобождены от телесных наказаний даже по судебным приговорам».
Запоздалое предисловие (продолжение)
Дух Бисмарка стучит в мое сердце…
Впрочем, это я уже писал.
Но, может быть, и на самом деле его бессмертная душа, его энергетическая или еще какая-то неведомая, слава Богу, науке субстанция, существуя в параллельном мире, все последние сто с лишним лет искала в нашем мире того, кто доскажет, наконец, то, что не хотят или не могут сказать его немецкие биографы? Они уже до дыр затерли все самые мелкие факты его биографии, прокомментировали все его высказывания и деловые меморандумы и даже написали тома новых комментариев к старым своим комментариям, но нечто ими недосказанное все жжет и терзает его вечную душу, не дает успокоиться в том параллельном мире и избрало меня, скромного романиста, чтобы моими словами прокричать миру о самом, как он теперь считает, главном в его знаменитой жизни — великой любви и неутоленной страсти?
А иначе как и почему этот роман, тихо и почти забыто спавший во мне уже десять лет, вдруг за какие-то два-три последних месяца вырос сначала до киносценария, но и на этом не успокоился, нет, а продолжает расти уже до романа, не дает спать по ночам, будит и терзает мозг целыми абзацами, репликами и эротическими проказами двадцатидвухлетней красотки Орловой и горечью старого Бисмарка, недолюбившего и недоимевшего самую юную, самую вкусную и самую яркую любовницу в своей жизни?
Вот и сегодня — нет, не сего-дня, а сего-ночью — родовые схватки этого романа вымотали мой сон, сдернули меня с постели и потащили к компьютеру. Пора! Воды исторических и биографических свидетельств уже отошли, отжались, а пронзительное понимание томительной шпионской интриги и банального любовного треугольника уже выкристаллизовалось в моей душе до прямого диалога с первоисточником, то бишь с духом Бисмарка, и уже не могу я, не в силах таскать его ни в себе, ни на себе… Роман Отто фон Бисмарка разрывает меня, как тяжелый десятимесячный ребенок разрывает материнское чрево или переросший страусенок раскалывает свою яичную скорлупу. Пора! Пора написать и выплеснуть эту уже родную мне историю и тяжелую бисмарковскую боль… Может быть, тогда, когда я поставлю последнюю точку и отдам издателю нашу общую с духом железного канцлера рукопись, — может быть, тогда мы оба утешимся и расстанемся, наконец…