Бисмарк. Русская любовь железного канцлера
Шрифт:
Раскурив очередную сигару (во время войны он курил их до пятнадцати штук в день), Бисмарк перечитал свое письмо. Да, он помнит ее слова о том, что она уже другая, что «сумасшедшая Кэтти теперь стала почтенной матерью семейства, спокойна и благоразумна, и думает только о том, чтобы кормить своего малыша и быть хорошей матерью». Он хорошо понял все, что она хотела сказать этими точно выбранными и взвешенными словами. И он не писал ей с тех пор. Но теперь… «было очень радостно вновь увидеть Ваш почерк и отдаться воспоминаниям о прошлом, которые Вы пробудили во мне…». Конечно,
И хотя он уже давно не пишет ей и ровно тысяча километров лежит между ним и ею, но если душа действительно способна передавать ощущения через расстояния, то тогда не может она не чувствовать по ночам его напряженного зова. И теперь, когда она обратилась к нему с просьбой о спасении Bellefontaine, все, что случилось с ними, и все, что с тех пор было заперто в нем, «железном канцлере», — вдруг воспламенилось в его душе пожаром новых надежд и желаний. Господи, неужели Ты подаришь мне еще одно свиданье с ней?
Во всяком случае, он, Бисмарк, не упустит эту новую живую нить, которая вновь протянулась от нее к нему, он подкормит и подпитает ее, он обяжет их обоих ответить ему!
«…По-моему, мы очень далеки от мира. С кем нам его заключать? Мы готовимся к тому, чтобы провести во Франции несколько лет, прежде чем дело дойдет до его подписания, хотя на самом деле это будет означать всего лишь перемирие. Потому что, какими бы ни были условия этого мира, даже если мы многократно вернем им их издержки, они никогда не простят нам, что мы так хорошо защищались против их бессмысленного нападения. Было бы крайне глупо с нашей стороны уйти сейчас, не прихватив с собой ключа или ключей от наших ворот, — я имею в виду Страсбург и Мец. Ведь они снова, в двадцатый раз за два столетия, начнут метать копья, как только соберутся с духом и найдут союзников…»
Теперь Николаю Орлову будет о чем сообщить Горчакову, а Горчакову будет расчет и перспектива понуждать Орловых к переписке с Бисмарком.
«…Простите мне эти политические замечания и мой неразборчивый почерк, но курьер торопит, а мне так сложно закончить мою беседу с Вами. Целую Ваши руки и прошу простить мне нерегулярность моих посланий. Итак, „pardon“, и можете и дальше считать меня самым преданным и послушным из всех дядюшек, которыми Вас когда-либо награждала природа или которых Вы сами себе выбирали.
Ваш, ф. Бисмарк».
17
«В некоторых французских газетах нас поносят невероятной бранью. А про мою частную жизнь рассказывают неслыханные ужасы: я бью жену плетью; любой знатной девушке из Берлина угрожает опасность очутиться в моем гареме; я запятнан разными обманами, спекулировал на бирже государственными тайнами и т. п. „Для этой постыдной спекуляции общественным доверием Бисмарк стакнулся с господином Блейхредером, еврейским банкиром в Берлине. Алчность Бисмарка собрала, таким образом, колоссальную сумму денег… Между прочим, он влюбился в монахиню дивной красоты, велел увезти ее из монастыря и взял к себе в наложницы. В Берлине насчитывают до пятидесяти незаконных его детей…“.
Можно ли лгать так бесстыдно и вместе с тем так грубо? Какова должна быть публика, у которой можно рассчитывать на доверие к такой лжи?..
Сегодня, когда пошел снег, мне снова пришло в голову — как много общего между галлами и славянами. Те же широкие улицы, те же тесножмущиеся друг к дружке дома, часто те же плоские крыши, как и в России. Недостает только луковицеобразных колоколен. Зато версты и километры, аршины и метры те же самые; а вот еще более разительное сходство — эта наклонность к централизации, к общему единомыслию и, наконец, эти коммунистические черты в народном характере…» (Из высказываний Бисмарка, по книге М. Буша «Граф Бисмарк и его люди за время войны с Францией»).
18
«Понедельник. 28 сентября. С утра по [указанию Бисмарка] я готовил для различных газет статью по поводу мнения, что Париж с его дорогими коллекциями, художественными постройками и памятниками не должен быть подвергнут бомбардированию. Как бы не так! Париж — крепость; что там собрали художественные сокровища, воздвигли великолепные дворцы, это не уничтожает его характера. Крепость есть военный аппарат, который без всяких рассуждений должен быть сделан безвредным. Если французы не хотели подвергать опасности свои монументы, библиотеки и картинные галереи, то они не должны были обносить его укреплениями. Впрочем, они ни минуты не задумывались бомбардировать Рим, в котором были совсем другие, ничем не заменимые памятники».
«6 октября, Версаль. Ура, мы перед Парижем! Отсюда до него не более полутора миль! Дом, занятый канцлером, принадлежал вдове зажиточного фабриканта сукна, бежавшей незадолго до нашего прихода. Парк позади дома невелик, но очень красив, ему придают большую красоту дорожки, петляющие между обвитыми плющом и барвинком деревьями. В светлые осенние ночи можно видеть высокую фигуру канцлера в белой фуражке, выходящего из чащи при лунном свете и медленно идущего по дорожкам парка. О чем думает он, бессонный человек? Какие мысли кружат в его голове? Какие планы зарождаются у него в тихий полночный час?» (М. Буш. «Граф Бисмарк и его люди за время войны с Францией»).
19
Брюссель, октябрь
Господи, как душно! Как жарко и душно и как томительно-сладостно задыхаться в его горячих и сильных руках, чувствовать его огромное сильное тело! Боже, какой он большой, мощный, горячий! Этот жар наполняет ей грудь и бедра, аркой вздымает спину и ломит ноги, а сердце скачет галопом и грохочет о ребра. О, это немыслимое блаженство падения в райскую пропасть изнеможения и тотчас, без остановки новый взлет вожделения и жажда нового соития! Нет, не выпускать его, не отделяться от него, а снова и снова сжимать его и упиваться своим ненасытным желанием и своей властью над этим немецким гигантом…
Мокрая и почти бездыханная, она, иссякнув до бессилия, проснулась, наконец, и долго лежала, слушая свое грохочущее сердце и нехотя расставаясь с его сильными мужскими руками и всем его огромным и горячим телом. Если душа действительно способна передавать свои чувства на расстояния, то там, в Версале, он должен, обязан быть с ней в своих снах, он не может не чувствовать ее поцелуев и яростных объятий ее рук и ног! В их общих снах нет между ними никаких расстояний, и, если не открывать глаза, а чуть протянуть руку, то, наверно, вот они рядом — его бедро и его сильное большое плечо.