Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
– Вон что! – удивился Дж. У. – А я думал – «Фрак, цилиндр и белый галстук». Хорошо, дорогуша. Сделаем.
Он заиграл что нужно, и Фредди перестало казаться, что у него заело педаль. Но дело было сделано, зал распустился.
Первые ряды еще держались, а на галерке воцарялся хаос. Не царил, нет, но – воцарялся.
Чтобы его перебороть, Фредди напряг все силы. Мастерство и обаяние были так могучи, что голоса стихли. Один младенец замолчал. Правда, другого рвало, но, видимо, от переедания. Фредди вдохновенно пел:
…И на землю посылаетСнопИменно в этом месте, услышав нежное, дивное, божественное тремоло – «о-о-че-е-эй» – ноттингхилльские матери пришли в полный экстаз. По его словам, Фредди не сомневался, что здесь будет то же самое; но пианист, после недавней беседы игравший без сучка и задоринки, заметил в первых рядах рыжего верзилу.
То был Мерфи, судя по виду – изготовитель заливных угрей. Как вы помните, он хотел распотрошить Дж. У.
Сейчас он привлек внимание тем, что швырнул яйцо. Правда, он промахнулся, но пианист встал и подошел к рампе.
– Эт’ты, что ли? – спросил Дж. У., немного наклонясь.
– Ы-р-р, – отвечал верзила.
– Ты, значит? – откликнулся пианист. – Почем сосиски с картошкой?
Фредди говорил мне, что не может понять жителей Ист-Энда. Их психика для него – запечатанная книга. Да, интонация у пианиста была чрезвычайно противная, но почему сам текст вызвал бурю эмоций, уразуметь невозможно. Заливщик потерял родство с Божественным началом. По-видимому, у приведенных слов есть тайное значение, ранящее гордость, а потому для него они значат не то, что для нас, но что-то более глубокое. Как бы то ни было, он вскочил, рыча, словно горилла.
Теперь положение дел было таким: заливщик хотел растерзать Дж. У.; тот, если верить речи, собирался съесть заливщика с чаем; три младенца ревели, равно как и четвертый, умолкнувший не так давно; сорок или пятьдесят голосов кричали «У-y!»; конферансье вопил: «Тише, вы, ти-и-ише!»; еще одного младенца рвало; Фредди пел второй куплет.
Даже в Квинз-холле все это не могло длиться долго. Во Дворце развлечений Армагеддон наступил через несколько секунд. Боттлтон-Ист буквально набит людьми, имеющими дело с картошкой, капустой, помидорами и соответствующими сезону фруктами. Только очень беспечный человек не набивает ими карманы перед концертом.
Овощи замелькали в воздухе, и Фредди, изменив искусству, укрылся за пианино. Однако этот хитрый ход дал только временную передышку. Публика и раньше общалась с певцами, укрывшимися за пианино. Разобравшись за минуту, галерка метнула вяленую рыбку прямо ему в глаз. Как вы помните, почти то же самое произошло с королем Гарольдом Саксонским.
Через сорок секунд Фредди, уже за кулисами, счищал с пиджака следы помидора.
Нетрудно предположить, что в его душе боролись разные чувства. Но это не так. Чувство было одно. Можно сказать, что еще никогда он не испытывал такой ненависти. Ему хотелось схватить Дж. У., оторвать ему голову и сунуть ее в его же горло. Конечно, начал заливщик, но хороший аккомпаниатор презрел бы какое-то яйцо и не покинул поста. Словом, резонно или нет, он винил во всем Дж. У. Если бы не тот, думал он, успех превзошел бы реакцию ноттингхилльских матерей.
Дж. У. исчез, но Фредди уже знал его повадки. Отцепив от волос
Прежде чем прыгнуть на добычу, тигр разминается. Во всяком случае, так говорят люди, знающие тигров. Фредди тоже прыгнул не сразу. Сперва он постоял, сжимая кулаки и выискивая наиболее уязвимые точки на теле противника. Уши его алели, он тяжело дышал.
Отсрочка оказалась роковой. Не только Фредди знал повадки пианиста. Дверь распахнулась, впуская рыжего верзилу, который поплевал на пальцы и приступил к действиям.
Слова, сказанные сгоряча, редко выдерживают проверку. В первые же мгновения стало ясно, что Дж. У. не сможет съесть заливщика с чаем. Он переоценил свои силы и являл позорное зрелище. Будто колосья под серпом, он почти сразу упал на пол, посыпанный опилками.
В таких местах, как Боттлтон, не считают до десяти над упавшим противником, а бьют его тут же. Что поделать, местный обычай. Фредди так хорошо его понял, что без колебаний бросился в самое пекло, издав пронзительный крик. Нет, он не любит кабацких потасовок, но больно видеть, как всякие верзилы убивают того, кого хочешь убить ты. Благородный дух не может вынести, чтобы другой делал его дело.
Обида была столь велика, что Ф. добился бы многого, если бы не вмешался вышибала. Честный малый пил пиво в задней комнатке, закусывая хлебом и сыром, но услышал зов долга и пошел на поле битвы, отирая рукой пот.
Вышибалы умны. Заметив сразу, что могучий детина сцепился с изящным, тонким, хлипким типом, он смекнул, что к чему, и схватил хлипкого. Дотащить его до дверей, словно мешок с углем, и вышвырнуть в пространство – дело поистине плевое, раз начхать.
Так и случилось, что лорд Блистер, возвращавшийся с недавнего митинга, заметил, что его племянник летит, словно падающая звезда. Он велел шоферу остановиться и выглянул наружу.
– Фредерик! – позвал он, не совсем разбираясь в ситуации.
Племянник не отвечал. Собственно, он поднялся и устремился к двери, чтобы завершить прерванный спор. Как вы помните, поначалу он хотел убить пианиста, но теперь мыслил шире, подключив верзилу, вышибалу и всех, кто встанет на пути.
Лорд Блистер вышел из машины ровно в тот миг, когда племянник снова вылетел на улицу.
– Фредерик! – вскричал он. – Что это значит?
И схватил племянника за руку.
Каждый мог бы ему сказать, чем он рискует. Есть время хватать племянников за руку и есть время не хватать. Одна рука, естественно, оставалась свободной. Ею Фредди и дал дяде в глаз. Потом, устало отерев лоб, он снова кинулся в «Гуся».
Все эти штуки – амоки, берсерки и тому подобное – плохи тем, что наступает утро. Когда Фредди еще лежал в постели, дядя, ее покинув, явился к нему и потребовал объяснений. Фредди был слишком слаб, чтобы хорошо вывернуться, и все ему рассказал, включая историю с орехом, после чего злосчастный пэр вынес приговор.
Нет, сказал он, жениться Фредди не надо. Бесстыдно, что там – бесчеловечно, навязывать такого кретина приличной девушке, как, собственно, и всякой другой. После этих жестоких слов шел сам приговор: доехать поездом до Блистер-Реджис, машиной – до Блистер-Тауэрс, где и сидеть до дальнейших приказаний. Только так, полагал дядя, можно оградить от зла род человеческий.