Битва двух империй. 1805–1812

Соколов Олег Валерьевич

Свидетель этих событий пишет: «Тогда народ в каком-то безумном восторге хлынул внезапно… в сад Тюильри с исступленными криками: „Да здравствует первый консул!“ и принялся танцевать под окнами дворца» [30] . Праздники по поводу заключения мира продолжались целый месяц: салюты и народные гуляния, официальные церемонии и приемы следовали один за другим. «Какой великолепный мир! Какое начало века! И какая мудрость, соединенная с умеренным применением могущества и силы!» — так выразила газета «Журналь де Деба» мнения французов по поводу происходящих событий.

[30]

 Souvenirs d’un historien de Napol'eon. M'emorial de J. de Norvins. P., 1896, t. 2, p. 278.

Никогда, наверное, глава французского правительства не находился в такой радостной эйфории, которую разделял его народ. Кажется, все самые несбыточные мечты были реализованы всего лишь за год

и два месяца его правления! Внутри страны воцарились спокойствие и порядок, война на континенте была выиграна, а на море французские, голландские, испанские, русские, шведские, датские и немецкие моряки готовили свои корабли к решительному бою с англичанами.

Наконец, в марте 1801 г. во Францию прибыл российский посол с многочисленной свитой. Этим послом был граф Степан Алексеевич Колычев, 54-летний вельможа, хорошо известный при дворе Екатерины и Павла. Трудно себе вообразить те приготовления, которые были сделаны для встречи высокого гостя. Первый консул буквально засыпал письмами префектов департаментов, через которые должен был проезжать русский посол. На границу выехал начальник штаба консульской гвардии, один из ближайших соратников Бонапарта генерал Кафарелли, чтобы организовать торжества в честь посланника.

Пока посол неторопливо приближался к столице Франции, первый консул и российский император готовили один из самых грандиозных проектов — поход в Индию. Конкретный план похода появился, очевидно, в первые месяцы 1801 г. В далекую экспедицию предполагалось направить 70-тысячную армию, половину которой (35 тысяч) выделяла Россия, другую половину — Франция. Французские войска под командованием уже известного нам выдающегося полководца генерала Андре Массена должны были спуститься на транспортных судах по Дунаю, затем пересечь Черное море и через Таганрог и Царицын дойти до Астрахани. Русская армия должна была быть собрана в Астрахани ранее и, следуя в авангарде, добраться до Астрабада (современный Горган) и дожидаться подхода союзников.

Подобно Египетской экспедиции Бонапарта, поход в Индию должен был стать не только военным, но и научным. План предполагал следующее: «Избранное общество ученых и всякого рода артистов должно принять участие в этой славной экспедиции. Правительство поручит им карты и планы, какие только есть о странах, через которые должна проходить союзная армия, а также наиболее уважаемые записки и сочинения, посвященные описанию тех краев» [31] . Подобно тому, как это было в Египетском походе, армию должен был сопровождать «отряд воздухоплавателей», в задачу которых входило изготовление воздушных шаров, с целью произвести впечатление на «невежественные» народы. Наконец, с войсками предполагалось отправить даже «фейерверочных мастеров», а в Астрабаде устроить блистательные празднества и парады «для внушения жителям тех стран самого высокого понятия о России и Франции».

[31]

 Там же, с. 27.

В качестве авангарда этого похода Павел решил двинуть в Индию донских казаков. 12 (24) января 1801 г. он направил атаману Войска Донского Орлову I рескрипт с предписанием немедленно собрать казачьи полки и двинуть их к Оренбургу, а оттуда прямым путем «на реку Индус и на заведения английския, по ней лежащия» [32] . Орлов собрал 22,5 тысячи казаков с 12 пушками и 12 единорогами и выступил 27 февраля (11 марта) на Оренбург.

Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Вполне осознавая трудности похода, он, тем не менее, заключал: «Армии русские и французские жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости, и благоразумие и настойчивость начальников победят все какие бы ни было препятствия» [33] .

[32]

 Письма императора Павла к атаману Донского Войска генералу от кавалерии Орлову 1-му // Русская старина, 1872, т. 7, № 9, с. 409.

[33]

 Проект сухопутной экспедиции в Индию. СПб, с. 34–35.

Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско-французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению.

Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза в значительной степени уравновешивались для России неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.

Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии, Павел, тем не менее, сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина, и то, что не смог впоследствии сделать Александр.

Увы, этому союзу не суждено

было пройти проверку временем. Незадолго до описываемых событий, в конце 1800 г. в среде высшего российского дворянства созрел заговор против императора. Во главе этого заговора стоял известный государственный деятель генерал-губернатор Петербурга, граф Петр Алексеевич Пален, а его ближайшим помощником был граф Никита Петрович Панин, вице-президент Коллегии иностранных дел (говоря современным языком — заместитель министра иностранных дел). Активными участниками заговора были Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его брат Николай. Причина возникновения заговора вполне ясна — недовольство и раздражение высшего дворянства действиями императора. Не всем нравилось наведение порядка в государстве и борьба с коррупцией, требовательность гражданской службы и строгая дисциплина в армии. Наконец, непоследнюю роль сыграла неуверенность знати в завтрашнем дне. И действительно, отмечая великодушие, честность и самые благие намерения Павла, нельзя не признать, что работать с таким «руководителем» было крайне трудно. Да, Павел не был безумцем, но его раздражительность, вспыльчивость, скоропалительные решения очень пугали знать. Своими необдуманными действиями он к концу 1800 г. оттолкнул от себя даже тех, кто потенциально мог бы быть его сторонником. Преданные и исполнительные люди часто попадали в опалу из-за пустяков.

Полковник конногвардейцев Саблуков, автор прекраснейших в своей точности и честности записок о времени Павла I, так охарактеризовал императора: «…Это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды, повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество». Но мемуарист тотчас же добавляет, что все эти высокие качества сводились на нет из-за «…несдержанности, чрезвычайной раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения» [34] . Нестабильность положения любого человека на государственной службе в то время прекрасно характеризуют несколько строк Саблукова, который вспоминал: «…У нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки» [35] . Конечно, при такой ситуации было бы сложно ожидать, что рано или поздно не возникнет нечто большее, чем простое недовольство.

[34]

 Саблуков Н. А. Записки Н. А. Саблукова о временах императора Павла I и о кончине этого государя. СПб, 1907.

[35]

 Там же, с. 32.

Тем не менее ропот знати, вполне возможно, остался бы лишь пустыми разговорами, если бы не помощь «доброжелателей». Для того чтобы недовольство превратилось в нечто осязаемое, требовалась организационная сила и материальные средства. Этой силой явился английский посол Уитворт. Уже старые историки говорили об его участии в заговоре. Так, известный русский дореволюционный историк Валишевский считал, что Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков. [36]

Современные исследования окончательно поставили точку в этом вопросе. Английский историк Элизабет Спэрроу выпустила в свет большой научный труд «Secret Service: British agents in France 1792–1815», посвященный деятельности английской разведки в конце XVIII–XIX веке. Работа написана на основе изучения огромного количества неизвестных ранее архивных документов, и она не оставляет сомнения в причастности британских спецслужб к организации заговора против Павла 1. [37] Английские агенты и английские деньги помогли подготовить государственный переворот в России.

[36]

 Валишевский К. Сын Великой Екатерины. СПб., 1914, с. 554.

[37]

 Sparrow Е. Secret Services: British agents in France 1792–1815. Suffolk. Secret Service, Assassination of Paul I, 1999, p. 223–240.

Смутные, туманные предчувствия надвигающейся грозы терзали Павла. Саблуков рассказывает, что за несколько дней до выступления заговорщиков во время конной прогулки Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к обер-шталмейстеру Муханову, сказал взволнованным голосом: «Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?» [38] Без сомнения, какая-то неопределенная информация о заговоре дошла до Павла, но никаких деталей он не знал. Император оказался поистине в изоляции. И хотя в первые дни марта по Петербургу поползли слухи о заговоре, Павел оставался в неведении.

[38]

 Записки H. А. Саблукова, с. 58.