Битва двух империй. 1805–1812
Шрифт:
В другом письме от 16 марта маршалу Бертье Наполеон указывает: «Таким образом, если русские не начнут наступление, которое вынудит князя Экмюльского изменить свою диспозицию, генеральная квартира будет в Торне… Посоветуйте ему (Даву) послать адъютанта к князю Понятовскому, чтобы предупредить, что войска готовы двигаться в случае необходимости на помощь Варшаве и поддержать войска герцогства… Князь Экмюльский ускорит тогда марш своего корпуса в том случае, если русские начнут вторжение и будут угрожать Варшаве. Впрочем, я не думаю, что это произойдет (сейчас)» [39] .
[39]
Correspondance…, t. 23, p. 317–319.
Буквально через несколько дней Наполеон снова пишет начальнику штаба: «Если в случае движения князя Экмюльского на Вислу русские объявят нам войну и вторгнутся в герцогство… он (Удино, командир 2-го корпуса) двинется на Штеттин и оттуда на Вислу, чтобы поддержать князя Экмюльского» [40] . И тут же в другом письме император снова указывает: «Если вследствие движения князя Экмюльского на Торн, саксонцев и вестфальцев на Варшаву, баварцев на Познань русские войска перейдут границу герцогства или Пруссии, нужно, чтобы он (3-й корпус Великой Армии под командованием Нея) мог двинуться тотчас же, чтобы, пройдя через Познань, быстро выдвинуться к Торну» [41] .
[40]
Ibid, p. 335.
[41]
Ibid, p. 335–336.
Таким образом, первую часть плана Наполеон видел, прежде всего, в развертывании своих войск на линии Вислы. В случае наступления русских передовые части должны были встретить противника на хорошо укрепленном рубеже, а затем, с подходом всех сил Великой Армии, разгромить их. В случае, если русского наступления не произойдет, император сам предполагал двинуться навстречу русской армии и разбить ее в пограничном сражении. Исходя из всей полученной им информации, он нисколько не сомневался, что войска Александра если и не двинутся вперёд, то будут ждать его в полной боевой готовности и тотчас же дадут генеральное сражение, как это было под Аустерлицем и Фридландом.
Напомним, что собственно решающая часть Аустерлицкой кампании началась 27 ноября 1805 г. наступлением русской армии. На шестой день, 2 декабря, произошла битва при Аустерлице, а менее чем через двое суток было заключено перемирие. Прессбургский мир был подписан через три недели. Летняя кампания 1807 г. началась 5 июня, опять-таки наступлением русских, через 9 дней произошла решающая битва под Фридландом, а еще через четыре дня во французский лагерь прибыл первый русский парламентер, а Тильзитский мир и союз были подписаны опять же через три недели. Вероятно, примерно такой же график Наполеон предполагал и для кампании 1812 года.
Как известно, несмотря на все рассуждения русских генералов о наступлении, армия Александра не перешла рубежей Российской империи, но военная машина империи Наполеона была запущена и не могла остановиться. Из Италии и Испании, с берегов Северного моря и Адриатики шли сотни тысяч солдат, катились пушки, поднимали пыль на дороге тысячи лошадиных копыт. Обратного пути не было… Император отныне видел целью кампании короткий стремительный удар по русским войскам, сосредоточенным на границе, их разгром и заключение победоносного выгодного мира. В письме маршалу Даву император указывал, что кампания, очевидно, продлится около 20 дней.
К началу июня 1812 г. император уже почти не сомневался, что первый форсирует Неман, но даже в это время он продолжал опасаться наступления русских. В письмах от 26 мая и 5 июня своему брату Жерому он говорил: «Я поручаю вам защиту мостов в Пултуске и Сироцке, на Нареве и Буге, потому что в моем выдвижении я дам неприятелю возможность наступать до Варшавы…» [42]
Еще яснее Наполеон высказался в следующем письме, где он рекомендовал брату, чтобы тот постарался: «…заставить всех предполагать, что вы будете двигаться на Волынь и приковать внимание противника как можно дольше к этой провинции. В это время я обойду его правый фланг… перейду Неман и займу Вильну, которая будет первой целью кампании… Когда этот маневр будет замечен неприятелем, он будет либо соединяться и отступать (к Вильне), чтобы дать нам битву, либо сам начнет наступление… Во втором случае, когда… враг будет под стенами Праги (предместье Варшавы) и на берегах Вислы …я охвачу его… и вся его армия будет сброшена в Вислу…» [43]
[42]
Correspondance… t. 23, p. 435.
[43]
Ibid, t. 23, p. 470–471.
Наконец, даже 10 июня в письме, адресованном Бертье, император выражает мысль о том, что русские, возможно, вторгнутся на территорию герцогства Варшавского с целью овладеть его столицей. Иначе говоря, всего за несколько дней до начала войны французский полководец исходил из того, что русские войска начнут-таки вторжение в герцогство!
Наполеоновская разведка не обладала такими агентами, как выдающийся шпион флигель-адъютант Александр Чернышёв. Как уже не раз отмечалось, все сведения, которые получал Наполеон, были лишь сообщениями информаторов, которые могли только слушать разговоры русских офицеров и генералов. Им и близко не удавалось проникнуть в тайные совещания на высшем уровне, а уж тем более вызнать то, о чем говорит со своим военным министром император Александр. Зато болтовню подвыпивших офицеров наполеоновские агенты слушали и записывали. Как уже отмечалось в первой части этой главы, в русской армии все только и говорили, что о наступлении. Как совершенно верно отмечал генерал М. Богданович в «Истории Отечественной войны 1812 года», написанной в пятидесятые годы XIX века: «Перед открытием войны 1812 года войска наши и весь народ русский уверены были, что мы будем действовать наступательно. Мысль о допущении неприятеля в пределы русского царства не могла найти места в понятиях нашего народа…» [44]
[44]
Богданович М. История Отечественной войны 1812 года, по достоверным источникам. СПб., 1859, с. 107.
Ясно, что сторонники отступления, если таковые вообще существовали, либо говорили тихо, либо вообще помалкивали. Зато сторонники наступления, люди, подобные Багратиону, выступали открыто и громко. Легко представить себе, что мог услышать какой-нибудь польский помещик, пригласивший к себе в усадьбу на ужин группу русских офицеров! Можно не сомневаться, что после нескольких бокалов речь шла лишь о будущей войне, о марше на Варшаву и о вступлении в Париж. Именно такие разговоры и передавались Понятовскому, а тот, в свою очередь, сообщал их Раппу и Даву. Поэтому Наполеон не получал никакой информации ни о каких проектах, связанных с отступлением.
Можно только дивиться тому, что император вообще не имел представления о существовании Дрисского лагеря, а значит, и о «планах Фуля»! О том, что такой лагерь вообще есть на свете, Наполеон узнал, только когда его кавалерия, преследуя отступающие русские войска, оказалась чуть ли не нос к носу с редутами на берегах Двины! Поэтому не стоит удивляться тому, что Наполеон совершенно не принимал в расчет возможность отступления русской армии даже на столь короткое расстояние.
Кстати, император имел информацию о Померанском проекте и знал о русских планах наступления на юге. Все это так походило на план кампании 1805 года! То же самое наступление в центре, те же самые отвлекающие удары в Северной Германии и Италии. Обратим внимание к тому же, что в ходе двух войн с Россией 1805 и 1807 гг., если исключить, конечно, эпизод отступления маленькой армии Кутузова вдоль по долине Дуная, русская армия действовала по одному алгоритму — наступление.
В двух предыдущих случаях из трех (Аустерлиц, Фридланд) своим мощным контрударом Наполеон добивался блистательной победы. В одном из трех случаев (Эйлау) он в ходе битвы с трудом только сдвинул с места русскую армию; как известно, это произошло потому, что у него было явно недостаточно войск. Ну что ж, теперь он решил сделать так, чтобы никаких сомнений в его численном и материальном превосходстве не оставалось. Русская армия должна была быть буквально прихлопнута ударом могучей кувалды. Для этого Наполеон сосредоточил невиданные ранее силы.