Битва двух империй. 1805–1812
Шрифт:
События в Португалии послужили переломным моментом в ходе войны на Пиренейском полуострове. Неудача армии Массены, остановленной Веллингтоном под Торрес-Ведрас, стала темой разговоров всех офицеров европейских армий, и, конечно же, успешное применение оборонительных линий дало пищу для теоретических размышлений в области тактики и стратегии. Вне всякого сомнения, эти разговоры могли вполне повлиять даже на такого мало интересующегося реальной жизнью схоластика, как генерал Фуль.
Однако его план не учитывал ни численность враждующих армий, которую, кстати, хорошо знала русская разведка, ни особенности стратегической обстановки, ни, наконец, свойства местности. Если Веллингтон добился успеха под Торрес-Ведрас, то только благодаря особому характеру местности, политическому и военному значению Лиссабона и, наконец, благодаря многочисленности своей армии, которая с истинно джентльменской отвагой предпочла при двукратном превосходстве защититься от неприятеля за тройной линией фортификационных сооружений. Невозможно удержаться от того, чтобы не добавить одну пикантную деталь особенности укреплений Торрес-Ведрас. Последняя самая короткая фортификационная линия окружала не центр Лиссабона, а специальное место, предназначенное для посадки британской армии на корабли. Иначе говоря, «железный герцог» рассчитывал, что в случае взятия французами двух первых линий португальцы должны будут сами разбираться, что им делать со своей столицей, в то время как английские храбрецы смогут не беспокоиться за безопасную посадку на корабли.
Ясно, что русской армии плыть из Дрисского лагеря было некуда. Но самое главное, лагерь не прикрывал никаких важных пунктов на территории страны. Даже если бы он был укреплен, как линии под Лиссабоном, его можно было бы обойти и, заблокировав равными силами, двигаться остальными войсками в любом избранном направлении. Но его укрепления, построенные наспех начиная с апреля 1812 г., были далеки от совершенства. Лагерь находился в пространстве, замкнутом с тыла излучиной реки Двины, а по фронту, который представлял собой хорду этой дуги (длиной около 5 км), были сооружены земляные редуты и люнеты, весьма далекие от совершенства. Но самое главное — река Двина в этом месте неглубокая, и ее почти везде можно перейти вброд. Это место для лагеря было выбрано генерал-адъютантом Вольцогеном, которого послали произвести рекогносцировку после того, как летом 1811 г. «план Фуля» (а скорее, планы Фуля) был в общем одобрен Александром, но при этом официально так и не утверждён.
В общем, все рассуждения Фуля настолько схоластичны, настолько далеки от реальности, что диву даешься, как опытные боевые генералы вообще могли серьезно обсуждать его опусы. Именно поэтому ряд историков высказал мнение, согласно которому «план Фуля» был не чем иным, как попыткой Александра I переложить ответственность за отступление на самого «безответного» из генералов — чудака, не имеющего никакого влияния среди российских элит, человека, на которого можно было бы повесить любую ответственность, тем самым отведя недовольство армии и общества от «настоящих составителей планов: императора Александра I и Барклая де Толли» [24] .
[24]
Безотосный В. М., Парсанов В. С. Фуля план // Сборник Отечественная война 1812 г., М., 2004, с. 758.
Без сомнения, в этой точке зрения есть рациональное зерно, и нет почти никакого сомнения, что Александр при любом неблагоприятном обороте событий с удовольствием нашел бы козла отпущения в лице идеального для этой роли генерала Фуля. Однако считать, что Александр заранее планировал отступление и использовал для его подготовки план Фуля, совершенно невозможно. Во-первых, как видно из приведенных в приложении отрывков, планы Фуля постоянно менялись, он сам толком не знал, какому алгоритму следовать, и видел будущую войну в виде каких-то непонятных маневров на границе, что очень далеко от заранее продуманной идеи отступления и заманивания врага в глубь страны. Во-вторых, ни у Александра, ни у Барклая также не было никакого ясного видения действий русской армии в будущей войне. Царь и его военный министр сами метались из стороны в сторону и были буквально засыпаны со всех сторон разнообразными предложениями, большинство из которых предполагало наступление.
Можно, конечно, отмахнуться от многих проектов, таких как план Беннигсена, или Уварова, или герцога Вюртембергского, сказав, что эти люди не имели никакого значения для принятия окончательного решения. Но кроме мнения генералов существуют еще не вызывающие никаких сомнений приказы Барклая де Толли поздней осенью 1811 г. Витгенштейну, Багговуту и Эссену, рассматривающие возможность наступления с целью оказания помощи прусскому королю. Наконец, уже упоминался доклад Барклая де Толли от апреля 1812 г., где он предлагает Александру начать немедленное наступление. Подготовка к сооружению мостов на Немане — это совершенно однозначное действие, которое не оставляет сомнения в его цели и еще раз подчеркивает, что чуть ли не до самого начала войны самое высшее командование русской армии колебалось перед выбором: наступать или принять войну на своей территории.
Но даже если подготовку к наведению переправ можно как-то с натяжкой отнести на счёт операции по дезинформации и противника, и своих собственных генералов, чтобы выглядеть сторонниками отважного наступления, то апрельский доклад Барклая де Толли никак нельзя причислить к подобным мистификациям. Рапорт военного министра был совершенно секретным и предназначался только для императора, иначе говоря, о нем знали только те, кто действительно принимал решение.
Наконец, размещение русских войск и магазинов с продовольствием, о чем будет развернуто говориться в следующей главе, не оставляет никакого сомнения в том, что армия готовилась к наступлению или, по крайней мере, рассматривала вторжение в герцогство Варшавское как более чем вероятный вариант развития событий. Мало того что войска располагались на самой границе, что еще как-то можно оправдать соображениями, связанными с дезинформацией неприятеля, но уж размещение главных магазинов с запасами продовольствия в двух шагах от неприятельской территории, когда заранее четко намечена линия отступления, совершенно не поддается никакой логике.
Ну и само присутствие Александра I при армии? Зачем царю нужно было, прибыв в апреле 1812 г. в Вильно, оставаться с войсками до самого начала боевых действий, если он твердо знал, что армия будет отступать? Уж не для того ли, чтобы подать пример бегства во главе полков? Именно в отсутствие Александра отступление войск прошло бы самым естественным образом и не встретило бы таких моральных препятствий, которые, без сомнения, создавало нахождение монарха при армии. И уж тем более было бы легче свалить все на какого-то безвестного немца.
Присутствие Александра во главе войска имело смысл только в том случае, если он собирался триумфально вступать в Варшаву и провозглашать себя польским королем, а затем развивать победоносное наступление на Европу.
Таким образом, можно заключить, что, скорее всего, ни у Александра, ни у Барклая вплоть до самого начала боевых действий не было какого-то ясного видения будущей войны. Единственное, что знал Александр, — это то, что он должен свергнуть Наполеона и не пощадить для этого хоть миллионы жизней. Как конкретно он будет это делать, царь не знал. Зато ясно, что уже с 1810 г., когда армия оказалась на границах, в ней господствовали исключительно наступательные настроения. Все только и говорили о том, как они ворвутся в герцогство, лихо разгромят его, объединятся с пруссаками и пойдут на Париж. Начиная с весны 1811 г., когда царь узнает, что его виды на Польшу, скорее всего, реализовать невозможно или очень затруднительно, он начинает обсуждать план оборонительной войны. Тем более что Наполеон попал на провокацию и начал реально готовиться к войне.
Однако и в это время, вплоть до самых последних дней, ни царь, ни его генералы не остановились на конкретном плане. Интересно, что наукообразные рассуждения генерала Фуля, очевидно, действительно повлияли на Александра. У последнего явно была извращённая склонность к схоластическим рассуждениям, недаром накануне Аустерлицкой битвы царь фактически вручил судьбу русской армии безвестному горе-теоретику Вейройтеру. В результате, посмотрев на размещение русской армии в начале 1812 года, можно видеть, что оно почти точно соответствует идеям Фуля о трех армиях: Двинской, Днепровской и Молдавской. Действительно, русские войска весной 1812 г. сосредотачивались практически точно в тех районах, о которых говорили записки чудаковатого генерала. Только позднее, уже непосредственно перед столкновением, войска, стоящие в районе Луцка, будут разделены на две части. Одна из этих частей, выдвинувшаяся на север в район Волковыска, получит название 2-я Западная армия, а войска, оставшиеся в районе Ковеля и Луцка, станут 3-й Обсервационной армией генерала Тормасова. Так вместо двух армий в центре и на севере появятся три армии. Что же касается Молдавской армии Чичагова, то о ней обычно забывают рассказывать, говоря о начале боевых действий, так как она осталась далеко на юге, ибо никакой иллирийской армии против нее Наполеон не двинул.
Разумеется, когда основная масса французских войск форсировала Одер и Вислу и стала приближаться к границам Российской империи, настроения начали серьезно меняться. Численность французских войск была очень хорошо известна русскому командованию, и опасность предстала перед всеми во весь рост. В этой обстановке кроме схоластического плана Фуля появляется и ненамного менее схоластичный план Толя, предполагавший обороняться на границе.
Когда до перехода Немана Наполеоном оставалось всего несколько дней, стало очевидно, что придется отступать. Александру в этот момент покинуть армию было уже слишком поздно — это бы выглядело как бегство. Царю пришлось некоторое время сопроводить свои войска в их ретираде. Но даже тогда, когда до первых выстрелов пушек оставалось всего лишь несколько дней, высший командный состав русской армии, исключая, конечно, Барклая де Толли, не считал, что отступление неизбежно. Горячий князь Багратион писал царю 8 (20) июня 1812 г.: «Неприятель, собранный на разных пунктах, есть сущая сволочь… Прикажи, помолясь Богу, наступать!» [25]
[25]
Цит. по: Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников. 1812–1815 гг. СПб., 1882.