Битва двух империй. 1805–1812
Шрифт:
Кстати, читатель уже, очевидно, обратил внимание на то, что мы довольно редко употребляли словосочетание «французская армия», чаще говоря либо о войсках Наполеона, либо используя термин «Великая Армия». Действительно, силы, которые Наполеон привёл к границам Российской империи, никак нельзя назвать французскими войсками. Архивное боевое расписание, которое мы обработали, наглядно демонстрирует, что в рядах Великой Армии кроме французов были:
поляки — 78 820 человек,
итальянцы [81] — 22 072,
81
Уроженцы Итальянского королевства, север Италии.
немцы:
саксонцы — 26 720,
вестфальцы — 29 733,
баденцы — 6521,
гессенцы — 8447,
вюртембергцы — 13 155,
баварцы — 29 038,
бергцы — 4596,
пруссаки — 19 494,
уроженцы мелких немецких княжеств: 10 024,
испанцы — 3722,
португальцы — 5740,
швейцарцы — 9532,
хорваты — 3732,
далматинцы — 1992,
иллирийцы — 2886,
датчане — 12 610,
неаполитанцы — 7987,
австрийцы — 30 000.
Итого: 326 821 [82] солдат нефранцузского происхождения и 347 203 француза. На самом деле иностранцев, если говорить не юридически, а фактически, в Великой Армии было еще больше. Как уже упоминалось, в этот период времени 25,6 % «французских» солдат были уроженцами новых департаментов, то есть родились в Амстердаме, Турине, Гамбурге, Риме, Генуе или Брюгге; многие из них до поступления на службу даже не говорили по-французски. Неслучайно поэтому в инструкции, данной маршалом Даву для «смешивания» батальонов старых солдат с батальонами новобранцев, говорилось: «Необходимо позаботиться о том, чтобы солдаты, говорящие по-французски, были смешаны с теми, которые не говорят на этом языке» [82] .
82
Разумеется, все эти числа с точки зрения математики правильно было бы округлить, так как ни одно из них не является точным.
[82]
Margueron… Op. cit., t. 3, p. 81.
Иначе говоря, если учитывать указанные 25,6 %, получится, что еще 88 884 человека (из 347 203) не были французами. В результате иностранцев в Великой Армии было практически 2/3 , а именно 64,6 % (415 705 из 674 024).
Офицер полка Молодой гвардии Бургуэн, вспоминая о своей части в начале русской кампании, написал: «Во французских полках был обычай: для того чтобы скрасить монотонность долгих маршей, петь все песни, которые помнили солдаты и офицеры. Каждый край привносил что-то свое. Спетое один-два раза запоминали все… В нашей части песни Лангедока, Прованса и Пикардии соседствовали с песнями Парижа, Пьемонта и всех других областей империи — ибо в 5-м тиральерском, как и в других полках императорской армии, служили „французы“ из Генуи и Амстердама, Майнца и Эрфурта, здесь пели на всех языках и на всех наречиях…» [83]
[83]
Bourgoing P.-C.-A. de. Souvenirs militaires du Baron de Bourgoins (1791–1815). P., 1897, p. 133.
Было бы глубоко ошибочным представлять эту массу иностранных войск как нечто подобное полчищам Ксеркса (в изображении древнегреческих историков, конечно), где многочисленные разноплеменные толпы опасливо шли в бой, повинуясь бичам надсмотрщиков. Наполеон дал своей армии такой мощный импульс, настолько заставил поверить в себя солдат и офицеров всех наций Европы, что вперед с энтузиазмом шли не только поляки, которых вела в бой идея национального освобождения. Рука об руку с ними сражались итальянцы и немцы, швейцарцы и даже испанцы и португальцы, оказавшиеся в рядах Великой Армии.
Вот как ярко и точно описал в своем дневнике итальянский офицер Цезарь Ложье настроения в среде итальянских солдат накануне войны 1812 года: «На этом походе царит радость и веселье (sic!); итальянским войскам присуще в высшей мере самолюбие, рождающее чувство собственного достоинства, соревнования и храбрость. Не зная, куда их ведут, солдаты знают, что идут они в защиту справедливости; им даже неинтересно разузнавать, куда их именно отправляют… Одни своими безыскусственными и грубоватыми рассказами, своим философским и воинственным видом приучают других к стоицизму, учат презирать страдания, лишения, самую смерть: они не знают другого божества, кроме своего повелителя, другого разума, кроме силы, другой страсти, кроме стремления к славе.
Другие — этих больше всего — не имея той грубости, которая не подходит пахарю, ставшему солдатом, столь же добродушны, но поразвитее и пускают в ход патриотизм, жажду славы. И все это уравнивает дисциплина, пассивное повиновение — первая солдатская добродетель…
Соревнование наше еще более возбуждается, когда мы узнаем о славных подвигах наших товарищей по оружию в Испании, и каждый из нас тревожно ожидает, когда же наступит момент, и мы сравняемся с ними, а то и превзойдем их. Да и полки, которые мы встречаем по дороге, не менее электризуют нас рассказами о геройских подвигах в последних походах…» [84]
[84]
Laugier C. de. La Grande Arm'ee. R'ecits de C'esare de Laugier, officier de la garde du prince Eugeene. P., s. d., p. 10.
Мы еще неоднократно будем говорить о той отваге, с которой дрались представители всех наций Европы, однако, вне всякого сомнения, подобная армия была более хрупкой, чем войска, составленные из солдат одной нации. Полки разных народов Европы объединяла и держала вместе вера в звезду императора, в его справедливость и в его несомненную победу. Пока это было так, солдаты всех наций отчаянно шли в бой, соревнуясь между собой в отваге. Но когда поход обернётся катастрофой, естественно, что поведение многих иностранных частей будет отличаться от куда более преданных Наполеону французских полков. Хотя и здесь следует сделать оговорки, особенно учитывая, что многие польские солдаты и офицеры до последнего вздоха остались верны императору.
Конечно, нет сомнений в том, что было бы лучше набрать армию, например, из одних французов и поляков. Но у Наполеона не было такой возможности. При той стратегии, которую он выбрал, императору требовалось значительное численное превосходство, а его, с учетом испанской войны, можно было добиться только за счет привлечения огромной массы иностранных контингентов.
И последнее. Исходя из той же стратегии мощного короткого удара, Наполеон увеличил ряды пехотных и кавалерийских полков до почти чрезмерного количества. Очевидно, что такие части, в которых было много новобранцев, должны были оказаться, подобно иностранным полкам, не слишком стойкими к лишениям долгого марша. Но именно на отсутствие подобных маршей и была сделана ставка. Император не сомневался, что все решится в первые дни кампании. Будь то на западном берегу Немана или на восточном, но все произойдет почти сразу. Здесь, на границе, по его мнению, должна была состояться грандиозная битва, которая решила бы участь либо империи Александра, либо империи Наполеона. В этой битве, конечно, оказались бы правы большие батальоны, большие кавалерийские полки и большие батареи.
Не следует забывать, что особенности тактики начала XIX века были таковы, что при хороших командных кадрах солдату, стоявшему в сомкнутом строю, достаточно было иметь только добрую волю и храбрость. В подавляющем большинстве случаев все делали офицеры и унтер-офицеры, которые отдавали приказы, обрамляя строй солдат слева, справа и сзади. Недаром слово «кадры», по-французски «cadres», означает «рамка», то есть то обрамление, внутри которого, словно окантованный рамкой, стоял сомкнутый строй. Эти «рамки» были у Наполеона великолепными: молодые, но опытные офицеры, закаленные в боях унтер-офицеры, и все это под командой решительных, прошедших огонь и воду генералов.
Для боя следовало всего лишь увеличить численность солдат. Что и было сделано императором, начальником штаба и маршалом Даву, создавшими огромные батальоны и огромные полки. Подобная армия совершенно не предназначалась для длительного похода. Если бы император с самого начала планировал поход на Москву или Петербург, он бы делал ставку на выносливость и закаленность старослужащих. Но он был уверен, что идти далеко не придется, а для одной-двух решительных битв новобранцы и иностранные полки окажутся ничуть не хуже, чем части, составленные из опытных французских солдат.