Битва рассказов 2013
Шрифт:
Хьюго расположился за пять миль от Макино-Айленд. Джо должен был жить на окраине города, что и играло Хьюго на руку, но своего дружка он не мог увидеть. Открытая местность не подпускала жертву экспериментов ближе, а народ тут горячий — чуть увидит нечисть сразу без раздумья набьёт её свинцом!
Вариант проникновения в город, конечно, был, но Хьюго боялся о нём даже подумать — для возвращения своего человеческого облика нужно будет всего лишь каким-то образом извлечь из плеча две металлические фигурки, которые неприятно кололись и раздражали, окружающие их, сосуды.
…Прошло два часа. Идея с извлечением фигурок прогрессировала, и вот Хьюго решился на этот рискованный шаг. Он буквально расцарапал себе кожу в том месте, где чувствовал присутствие избытка металла, но тут стало не выносимо больно, и Хьюго взвыл. Ему приходилось ковыряться в собственном мясе, делая разрезы без помощи нужных инструментов, и кроме того, совершенно не разбираясь в хирургии!
Наконец-то Хьюго смог «разрыхлить» вокруг фигурок кровавую «почву» и теперь мог с лёгкостью двигать фигурки.
— Раз, два, три! — закончив отсчёт, Хьюго потянул за фигурки, стараясь вырвать их из кожи, что ему и удалось.
На правой его руке (а это была уже не лапа!) лежали две фигурки. С одной он уже познакомился на станции — это был «муравей», ну а вторую зашили без его ведома. Это была какая-то ящерица, кажется хамелеон, но… Хьюго не успел её рассмотреть и упал на горячий песок! Он потерял много сил вовремя пробежки, раскалил свою голову, благодаря белому солнцу пустыни, а также потерял много крови. Возможно, если Хьюго бы догадался сделать «операцию» в недалеко расположенном озере, то исход был бы другим. Чтож, в реальной жизни после такого не выживает, но этой же «не существует»…
«Евразия»
Илья Кирюхин
Coming to America
Порой надо попасть на другой конец Света, чтобы обрести свое счастье.
Порой надо попасть на другой конец Света, чтобы потерять все.
Что ждет на другом конце Света тебя?
Сброшенный с поезда, рассыпающийся на ходу, он лежал под насыпью, нянча сломанную руку. Кажется, ему все-таки удалось оторваться. Но ненадолго. Фэбээровцы снова выйдут на его след. И тогда ему придется опять стать тем, кем он быть не хочет. Он (задранная к небу белая морда, желтоватый грязный мех, отвисшее брюхо, огромные зубы, от кормежки до кормежки) помотал головой. Нет, никогда. Но Виктории больше нет, никто ему не поможет. Фэбээровцы взяли ее. Или взяли серые. Но все, ее нет. Нет. Нет.
Он повторил это еще несколько раз, потом понял, что сидит и раскачивается в жутковатом трансе. Смерть… он бы почувствовал ее смерть, разве нет?
Нет, нет, нет. Не-не-нет.
Хьюго встал. Замотанная в грязную тряпку правая рука (лапа) отдалась болью. Ему нужен доктор. Как ни смешно, подойдет даже ветеринар. Он усмехнулся сквозь красные полосы боли, накатывающие на него. О, ветеринар было бы хорошо. Возможно, он единственный из пациентов, который смог бы сказать, что у него болит. Мечта. Пациент-мечта. С насыпи скатились несколько камушков. Хьюго вздрогнул и поднял голову. Нет, показалось.
Он опять помотал головой. Себе-то можешь признаться, Хьюго? Ему все время чудится, что на насыпи будет стоять Отто Кляйн. Ерунда. Даже фашистские ублюдки-вивисекторы не настолько всемогущи, чтобы перенестись сюда из Аризоны в мгновение ока.
А когда Хьюго в последний раз говорил с ним по телефону («я убью тебя, Кляйн. Обещаю, я сделаю это») Кляйн был на той стороне, в подземной лаборатории. Номер был обычный аризонский, но дома, на который он был зарегистрирован, и хозяина дома не существовало. И проект 213 никогда не существовал. И он, Хьюго, не существовал, и никогда не убивал тех охранников.
И, главное, никогда не существовало Виктории Кард.
Хьюго вдруг понял, что плачет, сам того не замечая. Виктория.
2 сентября 1969 года, Провиденс, штат Род-АйлендНа мраморном пятачке посреди малахита свежеподстриженного газона стояли двое мужчин. Рядом — столик с мужским набором: графин виски, пара стаканов и вазочки с солеными орешками и льдом.
Между ними не было ничего общего. Старик-азиат в шелковом кимоно, закинув руки за спину, рассматривал редкие деревья сквозь толстые линзы старомодных очков в «черепаховой» оправе. Его визави — молодой блондин лет 25, в джинсах и нейлоновой сорочке курил с отсутствующим взглядом.
— Отто, я пригласил вас сегодня по ряду важных для меня причин. — Старик обернулся к молодому человеку. — Во-первых, в этот день моя истинная Родина позорно капитулировала перед ордами мирового Хама. Во-вторых, сегодня годовщина смерти вашего отца и моего друга — Фридриха Кляйна.
— Мистер Сиро, только в память об отце я пришел в дом бывшего начальника «Отряда 731», которого и человеком-то назвать язык не поворачивается. Не могу понять, что заставляло отца — блестящего хирурга, работать с вами? Скажите, ради чего я приглашен сюда?
Ответ старика был подчеркнуто лишен эмоций.
— Извините, но вынужден напомнить, что Исии Сиро уже десять лет как умер. Теперь моя Родина здесь. Здесь продолжаются мои работы на благо Человечества. Что касается вашего отца, так его опыты на узниках Маутхаузена и Освенцима, значительно обогатили современную трансплантологию. Со временем, вы сами будете восхищаться научным подвигом отца.
Молодой человек с ужасом уставился на старого японца.
— Лжете! Отец никогда не был нацистом. Он врач. Клятва Гиппократа…
Видимо, он что-то прочитал во взгляде японца, сник, сделал несколько неверных шагов и опустился на стул.
— Отто! Нацисты, коммунисты, империалисты, пацифисты — это слова, которые не значат ничего. Знания и человеческая воля — вот истинная цель ученого. Ради нее Джордано Бруно взошел на костер…
— А Вы вырезали у живых детей органы. Ради чего, Сиро-сан?
— Дурак! Молодой дурак! Нельзя осчастливить Человечество, не измазавшись в дерьме! Мы с твоим отцом посвятили свои жизни будущему Человечества. Будущему, в котором нет места уродам, вся жизнь которых — обжорство и похоть.