Битва в Арденнах. История боевой группы Иоахима Пейпера
Шрифт:
Все утро первого дня ушло на зачитывание обвинения. Перечисление всех подробностей продолжалось сначала по-английски, потом — по-немецки. Педантичное бюрократическое описание, зачитываемое монотонным голосом, ни в коей мере не передавало ужаса тех злодеяний, о которых шла речь: «ударил по голове прикладом», «выстроили вдоль стены и расстреляли», «выводили в сад и расстреливали по одному».
Полковник Эллис начал свою речь с агрессивных нападок на обвиняемых. Он заявил суду, что «некоторые части [„Лейбштандарта“] в расстрелах военнопленных преуспели не меньше, чем в боях». «Другие же активно занимались „раббацем“, [58] что на жаргоне СС означало развлекаться, убивая всех, кто попадется на пути… Третьи просто взрывали все, что оказывалось в пределах досягаемости их орудий». Из чтения обвинения складывалось впечатление, что обвинитель верит в каждое слово, которое произносит, но при этом сам понимает, насколько бездоказательны его обвинения. Он заранее предупредил слушателей, что некоторые из свидетелей обвинения могут дать противоположные показания. Будучи немецкими солдатами, они могут захотеть защитить обвиняемых, когда придет время.
58
Похоже, от немецкого «rabatzen» — тяжело работать. (Примеч. пер.)
Первыми из свидетелей обвинения были вызваны солдаты боевой группы Пейпера, согласившиеся дать показания против своих бывших командиров. Четверо солдат один за другим подтвердили, что Пейпер перед наступлением приказал «двигаться вперед без остановки, не сворачивать и не брать пленных, уничтожая все на своем пути». Еще они заявили, что их наставляли «помнить о женщинах и детях, убитых при авианалетах союзников, и не брать пленных». Капрал Эрнст Колер из 1-го полка сказал, что его взводу приказано было «отомстить за наших погибших женщин и детей. Не щадить гражданских в Бельгии, пленных не брать». Капитан Оскар Клингельхефер, лейтенанты Юнкер и Хайнц Томхардт подтвердили слова Колера. Лейтенант Томхардт заявил: «Я сказал своим солдатам, что им разрешено не брать пленных. Также я сообщил, чтобы не стреляли в сдающихся, если они машут касками». [59] Вслед за этими свидетелями выступил двадцатилетний капрал Густав Шпренгер, сообщив о том, что, войдя в Ла-Глез в церквушку, чтобы оказать помощь раненому немцу, он видел около ста американских солдат, выстроенных на школьном дворе, а через несколько секунд услышал «автоматную и винтовочную стрельбу со стороны школы, очень много стрельбы». Двадцать минут спустя, когда он проходил обратно, «американцы лежали на земле. Десятки американцев, они лежали возле цементных стен и повсюду, где их застала смерть». Затем Шпренгер признался, что и сам добил одного раненого американца, который лежал на носилках, после того как двое его товарищей убили тех, кто нес носилки.
59
Опознавательный жест немцев, переодетых американцами.
Эллис очень быстро строил обвинение, основывая его на предумышленном убийстве пленных и гражданских солдатами, которые получили особые приказы о проведении перед вступлением в бой массовых убийств. Вызывая для дачи свидетельских показаний Дитриха, он заставил того признать, что на совещании у фюрера в Бад-Наухайме 11 декабря 1944 года, за пять дней до начала наступления, Гитлер отдал общий приказ о кампании террора. «Фюрер сказал, что мы должны действовать с особой жестокостью и не сдерживать себя гуманистическими соображениями. Он сказал также, что самому наступлению должна предшествовать волна террора и ужаса и что сопротивление противника должно быть сломлено террором». Затем Эллис стал задавать бывшему командиру 6-й танковой армии вопросы по поводу проведенного им самим на следующий день совещания, на котором он отдал окончательные приказы командирам дивизий. На том совещании он ни словом не упомянул о сборных пунктах для военнопленных, и один из присутствующих генералов, решив, что командир забыл об этом пункте, спросил: «А пленных нам куда девать?» — на что Дитрих ответил: «Вы что, не знаете, что надо делать с пленными?» В ответ на вопрос о том, что он имел в виду, Дитрих ответил, что конечно же имел в виду соблюдение Гаагских соглашений. Но никто ему не поверил, особенно после того, как Пейпер подтвердил, что приказ об осуществлении террора был доведен до самого низового звена, добавив при этом, что, согласно приказу, сражаться следовало «упорно, не принимая во внимание нужды военнопленных, которых можно в случае необходимости расстреливать».
Пока Эллис демонстрировал все свидетельства против эсэсовцев, Эверетт молчал. Потом он попросил суд разделить обвиняемых на три группы — офицеров, сержантов и рядовых. Ему казалось, что такое разделение позволит добиться большей внутренней сплоченности каждой из групп. Но этого не было сделано. Эллис тут же вскочил и горячо запротестовал:
— Все обвиняемые предстают единой группой виновных в массовых убийствах в Мальмеди и других населенных пунктах! Каждый из обвиняемых выполнял свою роль шестеренки в огромном смертоносном механизме! — воскликнул он. — Раздела они просят просто потому, что, истекая кровью, шестеренки вращаются не так гладко, как будучи смазанными маслом победы!
Это цветистое высказывание не имело практически никакого смысла, но в тех обстоятельствах никто не стал разбираться в логике. Полковник Розенфельд, который после суда станет непримиримым врагом Эверетта, отверг его предложение.
Покончив со свидетелями-немцами, Эллис обратился к тем из выживших жертв «бойни», кого удалось найти восемнадцать месяцев спустя. Звездой обвинения стал конечно же единственный из выживших офицеров, Вирджил Лэри.
— После первых пулеметных выстрелов повсюду вокруг меня повалились мертвые и раненые, — рассказывал он суду. — Стрельба длилась минуты три. Мимо меня прошел человек, и я услышал пистолетный выстрел. Потом услышал, как в пистолет вставляют новую обойму, и человек прошел мимо. Я слышал шепот: «Ты жив?» — «Пока да, но если меня убьют, то я надеюсь, что они за это поплатятся».
На этих словах Лэри замолчал и посмотрел на обвиняемых. Это был кульминационный момент его свидетельства. Немцы с номерами на шее сидели меньше чем в метре от стойки свидетелей. Лэри внимательно оглядел их и затем, протянув руку, указал на одного из них.
— Вот он два раза выстрелил в американского военнопленного, — уверенно произнес Лэри.
Бывший рядовой Георг Флепс инстинктивно отшатнулся назад, как будто от удара.
Вслед за Лэри к свидетельской стойке вышел Сэмюэль Добинс. Его медицинский автомобиль попал под перекрестный огонь немцев, и ему пришлось сдаться.
Солдаты хотели пристрелить его на месте, но офицер не позволил им этого сделать. Позже, у того перекрестка, немец открыл по ним огонь из пистолета, и передние ряды бросились назад. Начали стрелять из пистолетов и другие.
— Открыли огонь, как минимум, два пулемета, и мы все упали в грязь. В меня попали четыре раза, а в куртке я насчитал потом восемь или десять отверстий от пуль. Я видел, как трое или четверо немцев ходили и добивали раненых, которые молили о помощи. Я решил, что, кроме меня, не выжил никто.
Бывший военный полицейский Хоумер Форд рассказал:
— Кругом лежали раненые, они стонали и кричали. Подходили немцы, спрашивали друг друга: «Этот дышит?» — и добивали живых или пулей, или прикладом оружия. Ко мне они подошли самое близкое на три метра. Когда по нам открыли огонь, я упал на землю, раскинув руки, и чувствовал, как из меня вытекает кровь. Я лежал в снегу, весь промок и начал дрожать и очень боялся, что дрожь выдаст меня — но никто ее не заметил. Я пригнул голову, а они прошли по всему полю, а потом ушли на перекресток. Я слышал, как прямо рядом со мной стреляют из пистолета, как взводят курок и стреляют. Еще я слышал удары прикладов по головам и треск черепов…
Петер Рупп рассказал о произошедшем в отеле «Дю Мулин», а мадам Грегуар — о том, что произошло в Ставло. Мадемуазель Маретта Локнер поведала собравшимся о том, как пробиралась через хлев и увидела, как Охманн застрелил сержанта Абрахама Линкольна и остальных семерых из его батальона. Месье Натали из Стумона рассказал о произошедшем в деревне после появления в ней немцев. И с каждым рассказом, казалось, очередной гвоздь окончательно и бесповоротно вбивается в крышку гроба, который полковник Бартон Эллис уготовил обвиняемым.
Полковник Уиллис Эверетт начал свою речь с обвинений в адрес суда. Он поставил под вопрос юрисдикцию суда и заявил, что никакой общей почвы у перечисленных убийств нет, поскольку совершались они «в самой отчаянной из ситуаций войны». Естественно, Эверетт знал, что полковник Розенфельд этого не спустит, и так оно и вышло. Адвоката в резкой форме призвали к порядку с указанием на то, что суд составлен должным образом и имеет полное законное право судить обвиняемых.
Тогда Эверетт перешел к «свидетельствам». Он потребовал от суда признать их неприемлемыми в качестве улик. Большая часть заявлений обвиняемых была написана под давлением угроз, шантажа и физического воздействия. Бывший эсэсовец Бенно Агата заявил, что оговорил своих командиров только потому, как «мне сказали, что мои родители теперь в Польше и поляки о них позаботятся». Марцел Больц, тоже свидетель обвинения, уроженец Эльзаса, сказал, что американский офицер обещал ему безопасное возвращение во Францию, если он согласится свидетельствовать против своего командира. Потом адвокат выразил сомнение в «общеизвестности» того факта, что приказ о расстреле на перекрестке отдал лично Пейпер, отметив, что, несмотря на «признание» в содеянном, Пейпер явно не знал о том, что там произошло.