Битва в пути
Шрифт:
Она понимала все, чем грозило им его новое положение. «Директор завода» — эти слова для Бахирева означали не просто должность и звание. Его поддерживали коммунисты и весь заводской коллектив. Его полюбили, в него поверили, с него спрашивали. Он был на виду, на глазах у тысяч людей, населявших заводские поселки. Он должен быть чист перед этими людьми.
Можно обманывать несколько человек в течение нескольких недель, но обманывать многие тысячи втечение многих месяцев?!
Тина видела и неизбежность конца и приближение реальной опасности, но Дмитрий был так хорош в своем счастье и так хотелось ей еще немного полюбоваться им…
Он говорил ей:
— Мы вместе горевали. Как же можно нам по отдельности радоваться?
И у нее не хватало сил противиться.
В этот день завод получил лимиты и разрешение на организацию участка кокильного литья и литья в скорлупчатые формы. Дмитрий вызвал Тину на совещание, но она смотрела на него только издали: он выглядел молодо и весь светился тем праздничным, именинным светом, который так поразил ее прошлой осенью. Но тогда он казался кротким ребенком, неуклюжим от неожиданного счастья, а сейчас он сиял нетерпеливым счастьем начинающего спринтера, рвущегося к финишу и уверенного в победе.
Вот наконец и низкий домик, покосившееся крыльцо. Тина открыла дверь и увидела низкий потолок, крохотные окна, стены с вылинявшими обоями. Все здесь было противно ей, но он сидел у стола, такой чуждый этой проплесневевшей комнате, свежевыбритый, веселоглазый, в новом, отутюженном костюме и голубоватой сорочке. Она увидела его крепкую голову с забавным вихром, его улыбку, медленную и веселую, и ощущение счастья, как порыв ветра, как внезапный озноб, охватило ее.
Лицо, улыбка, взгляд Дмитрия всегда жили в ее воображении, но, встречаясь с ним, она каждый раз изумлялась: настолько был он милее, роднее, желаннее, чем она себе представляла, чем можно было представить.
Все опасения сразу выпали из ее сознания.
Он смотрел на нее просящим, умиленным и покорным взглядом, так не шедшим к его волевому лицу, и в этом взгляде было счастье, за которое она готова была платить любой ценой.
Как всегда, время летело с непостижимой быстротой. Тина смежила ресницы — притворялась задремавшей, чтоб уйти от реальности разлуки. Она знала, что они должны проститься и возле нее будет Володя с его доверчивым и лихорадочным взглядом, а возле него женщина с большими добрыми руками. И снова будет ложь в каж дом слове, в каждом взгляде, в каждой секунде. Она не хотела думать об этом, но невольные слезы наполняли глаза. Дмитрий смотрел на ее осунувшееся лицо — горестное и прелестное лицо много пережившей женщины — и вспоминал ее той ясной и легкой девочкой в туфельках школьницы, какой увидел впервые. Куда она ушла, та нежная и строгая, с чистым девичьим взглядом и летящей походкой? Вернее, куда он завел ее? Спазма схватила за горло, и в уме вспыхнули слова, вычитанные здесь в ожидании ее, в книге, оставленной ею:
Была ты всех ярче, верней и прелестней,Не кляни же меня, не кляни!С тех пор, как он полюбил ее, он стал восприимчив к некоторым стихам: ему хотелось говорить с Тиной красивыми, небывалыми словами.
— Была ты всех ярче, верней и прелестней, — шепотом повторил он.
Она улыбнулась ему полными слез глазами.
— Видишь, как ты прогрессируешь! А помнишь, я говорила, что ты начнешь читать мне стихи только через сто лет…
Кто-то зашумел, затопал в прихожей, дверь с силой рванули, жидкий крючок сорвался, и дверь распахнулась. Это было невероятно. Но то, что последовало за этим, было еще невероятнее. Как врезанная, стала в двери женщина в голубом дождевике.
Дмитрий рывком притянул к себе Тину, словно пытаясь закрыть ее от удара.
Тогда женщина вскинула голову, и они узнали Катю. Она вскрикнула странным, заячьим голосом и, повернувшись, исчезла.
Все это длилось мгновение. Он подумал бы, что ему привиделось, если бы не этот протяжный крик, доносящийся уже со двора. Вслед за криком раздался оглушительный металлический грохот. Казалось, сама хибара рушится, скрежещет, гремит и грохочет проржавленной железной крышей.
Послышались незнакомые голоса, какой-то мужчина встал на пороге.
— Что тут у вас? Грабеж, драка?
Только тогда Дмитрий пришел в себя. Через минуту он без пальто, на ходу надевая пиджак, бежал по темней улице, под проливным дождем.
Светлое пятно маячило впереди, но когда он подбежал, оно оказалось афишей, наклеенной на забор.
Дождливая улица была безлюдна.
«Где же она? Куда убежала? Только бы не к реке!»
Он бросился к мосту. Задыхаясь, шлепая по лужам, скользя и падая, он бежал по кривым переулкам старого заречья туда, где цепью фонарей обозначился мост.
У моста ветер рвал косые струи дождя, и огни запоздалых машин, проносясь, отражались в мокром асфальте.
— Женщина в светлом дождевике не пробегала? — спросил Бахирев у милиционера.
— Пробежала. А что? — Но лицо, и голос, и костюм Бахирева так явственно говорили о беде, что милиционер, не дождавшись ответа, добавил: — Вон… вон светлеется… — и побежал за Бахиревым.
На середине длинного моста у самых перил билось я двигалось что-то светлое.
— Катя, Катя, Катя! — закричал Дмитрий. — Катя, прости, Катя, подожди!
Он боялся, что она, обезумев от горя, бросится вниз.
— Подожди, Катя, Катя!
Светлая фигура все билась у перил моста, то склоняясь к ним, то пытаясь подняться.
Когда он был уже близко, безмерная радость овладела им. «Она здесь! Непоправимого не произошло. Все еще поправимо».
Еще несколько шагов — и он схватил голубой плащ, бившийся на ветру. Это был только плащ.
— Катя, Катя! — снова закричал он.
Только твердый и мокрый плащ, зацепившийся за чугунный завиток ограды, бился на ветру и рвался из рук. Женщины на мосту не было.
Замолк тонкий вскрик женщины с добрыми полными руками. Дмитрий, растрепанный, в одной сорочке на ходу схватив пиджак, выбежал из комнаты. Появились и тут же исчезли какие-то незнакомые люди. А Тина все еще сидела в оцепенении.
Ей казалось, что Митя вернется, что кто-то должен войти, объяснить успокоить. Но никто не приходил.
Осторожно, боясь каждого шороха, она оделась и выскользнула в сени. Во дворе толпились люди.
— Я его который раз примечаю, — звучал возбужденный женский голос. — Спрашиваю старика: «Чего это тракторное начальство к тебе повадилось?» — «Он, говорит, товарищ моего погибшего сына». Я, правда, кое-что кумекнула про себя. Однако, думаю, может, и в самом деле старика навещает? Коли так, дело доброе. А оно вон какое доброе!