Битва в пути
Шрифт:
Состояние Бахирева напоминало состояние человека, который долго, с трудом карабкался на крутой подъем, ожидая, что за этим подъемом откроется неоглядный простор. И вот, измученный и счастливый, он наконец вскарабкался. Долгожданный простор оказался еще шире и головокружительнее, чем представлялось, но вдали к горизонту убегали новые горы, еще более высокие, еще более неприступные. Радость смешивалась с растерянностью, слегка саднили старые царапины, не прошла одышка от взятой крутизны, а открывшийся горизонт нетерпеливо звал в путь. Исчезли все старые препятствия, еще не определились новые. Бликин болел, и его замещал Гринин. Всем было ясно, что по выздоровлении Бликина на ближайшем пленуме он будет освобожден и Гринина изберут первым секретарем обкома. Маленький секратарь Ухабинокого райкома завоевывал все большее уважение в области, и все единодушнее становилось желание коммунистов выбрать его секретарем обкома по сельскому хозяйству.
Для Бахирева обком был уже не источником выговоров, грозных решений, а очагом непрерывного притяжения. Его то и дело одолевало желание звонить Гринину, говорить с Грининым, советоваться с Грининым. Бахирева притягивали в Гринине те качества, которых не хватало ему самому, — партийная закалка и то соединение остроты зрения с твердостью уравновешенных суждений, которое приходит со зрелостью ума.
Вечером, вернувшись домой с завода, Бахирев смотрел на телефон и боролся с искушением позвонить. «Позавчера я ему два раза звонил. Если все директора примутся так обзванивать, когда ж ему работать?» Он вздохнул и хотел отойти, но раздался звонок, и в трубке прозвучал знакомый мягкий и глуховатый голос:
— Дмитрий Алексеевич?
— Вот поди ж ты! — обрадовался Бахирев. — А я тут стою и раздумываю: звонить или не звонить?
— Я тебе два раза звонил днем.
— Я все по цехам.
— Как ты там заворачиваешь? Как с моторным? Нашел человека вместо Рославлева?
— Никак не подберем.
— Не подбирать надо людей, — сказал Гринин. — Искать надо. Отыскивать и развивать надо в них нужные качества. Как ты насчет Осина?
— Инструментальщик же. Обижать инструментальные цехи — это рубить сук, на котором сидит весь завод.
Они поговорили об инструментальном и моторном, потом Бахирев пожаловался на заводы-поставщики:
— Не выполнили в срок поставки, оштрафовали их, Только какой это штраф — из государственного кармана?! Так штрафовать — из кармана в карман перекладывать. Какой прок? Вот если б штрафовали из нашего, директорского кармана! Во всем мы материалисты, а тут становимся чистыми идеалистами!
Отвечая на подробные расспросы секретаря обкома о моторном цехе, о печах в сталелитейном, о новаторах модельного, Бахирев все время чувствовал, что Гринин позвонил ему не ради печей и не ради моторного цеха. Уже в конце разговора Гринин сказал:
— И с нормами и со станками линия у тебя правильная. Только «трах-бах» в этих вопросах нельзя. Приказами ни трудоемкость, ни себестоимость не снизишь.
Бахирев понял: Гринин опасался излишней торопливости нового директора — и сказал:
— Ну, ну, поправляй и предостерегай! Выкладывай главные руководящие указания.
— «Главные руководящие» высказал дед Корней. Один директор смотрит на себя как на вотчинного князька, а другой — как на доверенное лицо народа. Так, независимо от личных качеств, тот, кто чувствует себя доверенным лицом, всегда сработает умнее.
— Это ты от имени деда Корнея меня напутствуешь. А от своего?
— А от себя скажу одно: линия на прогрессивную технологию — это твоя Черноморова борода, в которой твоя сила. Если ты будешь день и ночь помнить, что высокая технология возможна только в тесной увязке с рабочими, все у тебя пойдет как надо.
— Не бойся, — сказал Бахирев, — Чубасов рядом. Да и сам я уже этим местом стукался.
Он положил трубку. В темноте сыпал мелкий дождь, шумели под ветром отяжелевшие от влаги листья, блестел влажный асфальт, и веяло свежестью. Как будто ничего особого не сказал ему секретарь обкома, но Бахирев почувствовал в этом позднем звонке теплоту дружеского рукопожатия.
Когда дети уже улеглись, а Катя с распущенными косами слушала радио, кто-то позвонил. Бахирев сам открыл дверь и увидел Вальгана, нагруженного свертками.
— Утром уезжаю, — сказал Вальган, дохнув на Бахирева вином. — Вот пришел проститься,
«Что ему? Зачем?» Приход его был странен и неприятен. Еще звучали в ушах дружеские напутственные слова Гринина. Отшумевший день был деловит, ясен, нацелен в будущее. И мысли Бахирева были нетерпеливо устремлены в будущее. Вальган внес в комнату недавнее прошедшее с его горечью и ранами.
Пережитое потрясение и хмель придали лицу Вальгана странную преувеличенность и неподвижность. Жарче, чем прежде, горел в глубине внутренний огонь, но все лицо словно заледенело. Обычно он не утруждал себя излишней сдержанностью, он щедро позволял себе все, что ему хотелось, — сердиться, смеяться, кричать и шутить. Сейчас и осторожность, и настороженность, и усилия непрерывного самоконтроля как бы закупорили в глубине разбушевавшийся внутренний пожар.
Глаза блестели необычно и даже как бы высветлились от желтого блеска, но веки были полуопущены, взгляд малоподвижен, и зрачки выглядывали осторожно, как зверьки из глубоких нор. Улыбка, яркая и откровенно горькая, застыла на лице.
«Поверженного не бьют», — подумал Бахирев и в приливе жалости заторопился:
— Входи же, входи! Что ты стоишь?
Вальган вошел, улыбаясь своей неподвижной улыбкой, оглядел бахиревскую квартиру:
— Скоро… скоро переедешь отсюда в мою… в директорскую.
Он прошел в кабинет и поставил на стол коньяк, водку.
— Угощаю на прощание.
— Катя, подай что есть в доме! — крикнул жене Бахирев.
Пока Катя накрывала на стол, Вальган стоял у открытого окна.
Бахирев знал, что на днях утвердили исключение Вальгана из партии за обман партии и очковтирательство. История противовесов была нитью, которая привела к клубку. Вскрылись искусственно заниженные нормы. Вскрылись случаи подтасовок, когда в конце месяца директор по договоренности с Ухановым недоукомплектованные тракторы приказывал считать укомплектованными и за счет их «перевыполнял» программу. Оказалось, что, показывая цифру брака в рапортах и отчетах, Вальган исключал «законный» процент, который допускался по плану.
Бахирев знал теперь все это, и все же, когда он смотрел на понуро застывшего у окна Вальгана, неприязнь пересиливалась жалостью. Мелкая сетка дождя за окном, черная, влажная ночь, и от этого яркие огни завода. Видны и дуги входных арок и высокие звезды над Дворцом культуры.
— Огни… — хрипло сказал Вальган и неверным, не вальгановским жестом протянул к ним руку. — Завод… Вот он… завод…
Бахиреву захотелось как-то ободрить, увести Вальгана от больных мыслей. Он сказал твердо:
— В Курцовске, куда тебя направляют, завод будет почище нашего. По последнему слову техники.