Битва в пути
Шрифт:
Румянец ее стал еще гуще. Покраснел даже лоб — гладкий и ясный.
— Спасибо, Дмитрий Алексеевич! Только мне ведь теперь койки в общежитии не надо… Я теперь другого буду дожидаться.
— Чего же ты теперь будешь дожидаться?
Она не отвечала, а Сугробин обхватил ее за плечи.
— Семейного общежития мы дожидаемся. Придете к нам на свадьбу?
Даша застеснялась и осторожно высвободила плечи,
— Я сплю с дедом в одной комнате, — продолжал Сережа, — а в другой мать с малышами.
— Кухня, правда, есть большая, — серьезно сказала Даша. — Однако в ней все хозяйство. Стесним, конечно,
— Надо, надо вас устроить! Кого как не вас? Правда, до осени только один дом отстроится, и тот — общежитие. Ну, да что-нибудь сообразим. Не сегодня-завтра вас вызову, вместе подумаем. С тобой, Сережа, не только о квартире пойдет разговор.
Он прошел в цех, растроганный этой парой, примоставшейся у входа в цех. От их влажных и сияющих лиц, от Дашиного узелка, от ее темной косынки на гладких золотистых волосах повеяло чем-то желанным, ушедшим или не бывшим. Собственной несостоявшейся юностью? «Я их должен устроить… Но как я их устрою?»
Гул станков уже плыл навстречу. Квадратная голова Гурова серела на бонбоньерочном фоне стен. Литейная при модельном так и не была создана. Надо было решить, создавать ли ее или влить в общезаводской цех кокильного литья, строительства которого Бахирев добивался в министерстве. Он сам еще не решил, что лучше, пришел посоветоваться с инженерами и рабочими. Советовали по-разному, и разговор поначалу шел вяло. Маленькие глазки Гурова смотрели на Бахирева подозрительно и даже с некоторым пренебрежением. «То ли дело Семен Петрович! — вспомнил Гуров. — Разве тот тянул людей за душу? Тот сам вострей других все видел… А этот что?!»
— А разрешите вас спросить, — Гуров склонил набок квадратную голову, — ли то свою кокильную, ли то общезаводскую — какое будет ваше твердое мнение и решение?
Бахирев нахмурился:
— Я затем и советуюсь, чтоб составить твердое мнение. Когда будет мнение, тогда будет и решение.
— Вот как? — вскинул брови Гуров, уязвленный резкостью тона.
— А вы как думали? Директор будет «иметь мнение», а решать за него будет няня?
«Сугробин и он! — думал Бахирев. — А что сделать? Переменить местами? Найти замену? Или обуздать этого? Заинтересовать в прогрессе, заинтересовать рублем? Как?»
— Дмитрий Алексеевич, — сказал Сережа, — нам Корней Корнеевич рассказывал. Были у нас в стране три завода на опытном экспериментальном хозрасчете. К. примеру, если рабочие дали экономию и прибыль сверх плана сто рублей, то часть этих денег идет государству, а часть — рабочим.
— Дед Корней говорит, что это до крайности способствовало прогрессу в технике, — вставил Синенький. — Отчего нельзя нам учредить такое же?
— Еще не знаю, еще недодумал, — честно сознался Бахирев. — Одно ясно: в наш внутризаводской хозрасчет должно вдохнуть живой дух. А как это сделать? Думать будем. Искать будем. Сообща.
Жилье, кокильная литейная, хозрасчет, система материальной заинтересованности — десятки нерешенных вопросов вставали на каждом шагу, и какой пустяковой по сравнению с ними казалась загадка летающих противовесов!
«Плохой боец, товарищ Бахирев! Пока еще плохой вы боец».
В девять ноль-ноль он был у себя в кабинете. Среди очередных бумаг одна бросилась в глаза. «Постановление Совета Министров СССР», — прочел Бахирев и обрадовался: «Оно. То самое». «Совет Министров-обязывает, — продолжал он читать, — все хозяйства, эксплуатирующие тракторы марки NN, произвести снятие всех восьми противовесов на коленчатых валах старой конструкции крепления».
Бахирев смотрел на квадратный лист. Вот и завершение истории противовесов. Переболели противовесами, как корью. Ушли не только они. Уходит с завода и из области то, что их породило, — зазнайство и равнодушие, бюрократизм и самоуспокоенность. Он хотел спрятать бумагу, но раздумал и положил ее под стекло: пусть лежит тут как постоянное предостережение против тех сил, которыми она вызвана.
Позвонила Москва, и Бахирев узнал старческий бас заместителя министра Бочкарева. Расспросив о делах, Бочкарев сказал:
— Ты что ж это, товарищ директор, министерствами и Госпланом начинаешь командовать?
Бахирев не сразу понял, о чем идет речь. Дней десять назад он послал в министерство и в Госплан письмо. Он указывал на то, что в течение года программу заводу меняли пять раз, и требовал гарантийного решения основных вопросов программы не позднее, чем к пятнадцатому июля.
Этот ультиматум заставил Бочкарева и смеяться и сердиться.
— До сих пор министерство и Госплан диктовали заводам сроки. Не попадался еще мне такой директор, чтобы сам диктовал сроки министерству и Госплану. «На позже пятнадцатого». Ишь разошелся директор!
— Так не я же диктую. Производство диктует! — настаивал Бахирев. — Я же только его голос передаю, поскольку он мне слышнее! Сами посудите: как нам быть? Надо же начинать двигать, а у нас руки спутаны! Остаются или нет дизеля на заводе? Пока не решены коренные вопросы, нельзя правильно решить очередные. Как вести расцеховку фондов и материалов? Как акцентировать их внутризаводское размещение? Нам же решать надо, а министерство по рукам связывает.
Бочкарев долго молча слушал его, а потом сказал:
— Ох, боюсь, заставишь ты меня, старика, пожалеть о том, что настаивал на твоем директорстве: прыток очень.
— Так не я же прыткий. Производству надо во всю прыть двигаться. Это же его голос. А я вас с давних пор за то и люблю, что вы его разговор понимаете лучше многих.
— Гляди-ка! Он уж и льстить научился! — проворчал Бочкарев и тут же отмяк. — Сегодня состоится окончательное решение. Думаю, что отстоим, возьмем у вас дизеля. — Бахирев чуть не подпрыгнул на стуле. — Зато в целом программу во много увеличим!