Битва в пути
Шрифт:
И вот он на ринге. Уже «продемонстрированы» все намеченные приемы, уже привычный соленый вкус во рту, уже истекает время. Противник спокоен и методичен. Он дерется играючи. Чубасов прижат к канатам. По глазам, по лицу противника он видит, что готовится последний удар. И у него, у Чубасова, есть только одна, последняя возможность. Он резко бросает туловище вправо. Перчатка уже у самого лица. И в эту секунду Чубасов делает шаг влево. Точно рассчитаны доли секунды. Противник, потеряв равновесие, падает на канат. Загремели аплодисменты, но Чубасов не понял, что они относятся к нему. Противник поднялся, ошеломленный неожиданностью. Сколько продлится это ошеломленное состояние? Не терять ни секунды! Чубасов сделал движение правой рукой. Противник, защищаясь, подставил плечо. «Быстрее левой!» И еще прежде, чем Чубасов успел подумать, левая рука наносила удар за ударом. Мгновенно один за другим — прямой удар боковой, прямой снизу. Левая рука Чубасова слаба, в ударах нет нокаутирующей силы, но они стремительны, они не дают противнику опомниться, они затягивают и усиливают состояние растерянности, они заставляют его приоткрыться. Путь для удара правой руки Чубасова открыт. Шаг вперед, поворот всем телом и одновременно прямой удар правой руки в голову. Силы всех мышц тела собраны в одном месте — в кулаке. Если бы Чубасов промахнулся, он грохнулся бы на землю со всего размаха. Но удар мгновенен и точен, а противник деморализован — он не успел ни отклониться, ни шагнуть в сторону. Нокаут!
Чубасов стоял над поверженным «сильнейшим». Первый нокаут!
Он давно забыл о тех, чьи насмешки заставили его выйти на ринг. Он полюбил бокс, полюбил холодную ярость борьбы. На ринге обретал он свое второе «я», а в обычной жизни оставался все тем же выдержанным, мягким, вдумчивым юношей — все тем же «Колей правильным», «Колей справедливым». Он был членом бюро райкома ВЛКСМ, а через несколько лет его выбрали секретарем райкома. В райком партии он пришел почти сформировавшимся человеком. Что бы он ни сказал, он знал, что его голос должен быть голосом партии.
На тракторном заводе ему было особенно трудно, и приходилось быть особенно осторожным, потому что он не имел технического образования.
Он поступил на первый курс вечернего машиностроительного института, открытого при заводе, и Вальган шутя называл его «парторг-первокурсник».
Прочтя бахиревские планы, Чубасов несколько раз пытался поговорить с Бахнревым, но тот пришел лишь по третьему приглашению.
Кабинет Чубасова был просторен и прост. Два стола в виде буквы «Т», ряд стульев вдоль стен. Комнату скрашивали лишь огромные незашторенные окна с весенней голубизной за ними. Играя на солнце, за окнами висели кривые сосульки. Ветер был так силен, что гнал капли в одну сторону, и сосульки загнулись, как по команде.
Бахирев увидел внимательные темно-серые глаза парторга, затененные красивыми, густыми ресницами, и сказал себе: «Личное обаяние обязательно для двух профессий — для киноактрис и для партработников».
Он грузно уселся на стул, весьма довольный тем, что для него самого личное обаяние отнюдь не обязательно.
— Большую работу вы проделали, Дмитрий Алексеевич! — сказал Чубасов. — Удивляет меня только: почему все это в виде предпраздничного сюрприза? На заводе есть партийная организация. Пришли бы, посоветовались…
— Планы еще не были додуманы.
— Вы считали, что в одиночку додумаете лучше?
«Говорит, что ему по штату положено», — подумал Бахирев и ответил по-прежнему неохотно:
— Сперва надо самому разобраться в том, что меня интересует.
Чубасов улыбнулся.
— Почему вы думаете, что это интересует вас одного? Меня, например, ваши планы минимум и максимум заинтересовали.
Тяжелые веки главного приоткрылись.
— Что вас заинтересовало?
— Главным образом то, с кем вы рассчитываете реализовать ваши планы и замыслы.
— Хотя бы с моими единомышленниками…
— Это как минимум, — опять улыбнулся Чубасов. — Может быть, как максимум вам пригодится коллектив завода?
Бахирев явно скучал. Чубасов посмотрел на опущенные веки главного, закинул голову и рассмеялся, широко показав весь ряд зубов — стальные с одной стороны, мелкие и ровные с другой.
— Вы меня простите, Дмитрий Алексеевич. Я не инженер. Образование у меня гуманитарное. Бродят у меня в голове разные литературные ассоциации. Посмотрел на вас — и знаете, кого вспомнил? Печорина!
— Это с какой же стороны Печорина? — опешил Бахирев.
— Один средь людей. Печорин в новой модификации. — Чубасов снова рассмеялся, беззлобно, но с откровенной насмешкой.
Смех уязвил Бахирева, но вывел его из состояния скуки.
Чубасов посерьезнел:
— Я говорю так потому, что вы сами вредите своим планам.
— Каким образом?
— Отталкиваете тех, кто должен стать вашей опорой.
— Например?
— Например, вы пишете о смене руководства в моторном и чугунолитейном. Я говорил с Рославлевым и Сагуровым. Они наотрез отказываются. И знаете, почему? Боятся начинать новое трудное дело с вами. Жалуются на вас кадровики наши.
Бахиреву не понравилось, что большой разговор о перспективных планах завода мельчал, сводился к отдельным людям и слухам.
Он скучал и думал: «Зубы у него мелкие… и сосульки вот кривые… и разговор бабий… кто на что жалуется».
А Чубасов продолжал:
— Вот вы пишете о реорганизации чугунолитейного. А у нас уже есть интересный план его переорганизации, и знаете, кто его автор? — Бахирев вопросительно поднял брови. — Василий Васильевич! А он подал заявление об уходе. Не хочет работать с вами. Старику давно бы на пенсию, а он все работает—и, по существу, за всех: и за сменных мастеров, и за инженера, и за рабочих, и даже… за начальника цеха. Не его, а наша вина, что не получается. А вы сделали его козлом отпущения.
— У меня свои соображения.
Бахирев рассказал Чубасову историю ночной кражи.
— Я не могу доказать, что это был он. Поэтому и не считал возможным сообщить официально. Но сам-то я знаю это и вам обязан рассказать.
Слушая, Чубасов все ниже опускал голову и все сильнее хмурился.
— Может быть, Василий Васильевич оказался там потому, что хотел задержать воров? А может быть, это был не он?
— Подождем расследования.
— Я не буду ждать никаких расследований. Я могу сделать одно — позвать его сюда. Вы при нем расскажите все, что вы видели.
— Зовите, — сказал Бахирев. — Хотя… стоит ли? Чубасов позвонил, не отвечая.
Старик, увидев Бахирева, на минуту замялся на пороге, но тут же оправился.
— Есть у нас тут некоторое недоумение, — сказал Чубасов. — Дмитрий Алексеевич видел ночью, как через забор нагружали машину. И показалось ему, что мелькнуло неподалеку твое лицо. Ты ли это был?
Василий Васильевич крякнул и стал большим и указательным пальцами аккуратно разглаживать усы.
«Не смутился и не возмутился, — подумал Бахирев. — Однако явно замялся».