Битва в пути
Шрифт:
«Длинная какая!» — подумал он о ковровой дорожке винного цвета. Он долго шагал по ней от двери к столу Вальгана, наконец остановился, выжидая молчание. Оно не наступало. Тогда он перебил общий разговор:
— Семен Петрович… Тут мне дали на подпись сведения для Комитета по Сталинским премиям…
— Что? Вы опять возражаете? — спросил Вальган с веселой иронией, и кое-кто тотчас засмеялся.
— Нет. По конкретным данным не возражаю. Но по-принципиальным позициям имею возражения.
— Что опять такое?
— Я считаю, что трактор как целое, как принцип не заслуживает премии.
Вальган откинулся в кресле. — Почему?
— Что такое трактор в принципе в настоящее время? Лошадь! Что такое тракторист? Извозчик. А в принципе трактор должен стать частью сельскохозяйственной машины, а тракторист — машинистом! И никаких прицепщиков. Так я думаю.
Вальган на минуту замер на месте, но тут же отвернулся и махнул рукой. Он отмахивался от главного, как от назойливой мухи:
— Никто не запрещает вам думать и иметь свои суждения по этому поводу. На доброе здоровье!
— Семен Петрович… Я буду настаивать на своей топке зрения перед Москвой. Я подаю докладную в Москву. Разрешите ее зачитать?
В полной тишине монотонно и тихо он пункт за пунктом читал свое творение. Он кончил.
Люди в комнате напоминали внезапно оцепеневших. Уханов хотел сесть, подвинул кресло, но так и остался стоять возле него. Рославлев, закуривая, замер с догоревшей спичкой в руке. Технолог Карамыш, собираясь причесаться, застыла, сжав расческу в кулаке, блестя неправдоподобно прозрачными глазами.
Не шевелился и Вальган. Он мигом понял всю опасность и чреватость происходящего для него самого и для всего завода. За докладную Бахирева могли ухватиться те, кто опротестовал предварительное решение Комитета по Сталинским премиям. Бахирев бросал массивную гирю на весы противников завода.
До сих пор Бахирев мешал Вальгану в делах внутризаводских, и его нетрудно было обезвредить. Теперь он начинал вредить вне завода. Он становился опасен. Опаснее, чем можно было ожидать. Почти с ненавистью смотрел Вальган на массивную фигуру Бахирева с его тшательным пробором и нелепым вихром на затылке. Мысли Вальгана неслись стремительно: «Кого я привез? Кого извлек из захолустья? Кого поднял до главного инженера крупнейшего завода? «Бегемот вихрастый, — вспомнил он прозвище Бахирева. — Обезвредить немедленно! Обезвредить, и проучить, и уничтожить!..»
— Дайте сюда ваш рапорт… — Он взял рапорт. — Ваше устное заявление — дело вашей… чистоплотности и совести. Но это документ, и документ политический. Вы здесь обливаете помоями все советское тракторостроение и превозносите заграничные марки. Это уже не техника. Это политика. Очевидно, так и будут это рассматривать. Вы свободны.
Под общее молчание Бахирев вышел из кабинета…
ГЛАВА 7. ДОМ ПОД СОСЕНКАМИ
Перелески, темные на светлом снегу, то взлетали на увалы, то падали в ложбины. Крутобокие тучи дыбились в зимнем сумрачном небе и вдали сливались с набегавшими друг на друга снежными холмами. Машину жестоко тряхнуло на разгоне.
«Сейчас сообщит о пересеченной, чертяка!» — шевельнув ушибленным плечом, подумал Курганов. И действительно, водитель Гоша тотчас с удовлетворением констатировал:
— Пересеченная местность…
«Нет этим увалам конца-края», — думал Курганов.
Казалось, он шагнул обратно в юность, и кусок в два десятилетия выпал из жизни.
Лекционный зал института, диссертация «О единстве и борьбе противоположностей в социалистическом обществе», абонемент в концертном зале — все это отошло, детские же воспоминания — катание с увалов на салазках, походы в ельник за матово-синей, словно запотевшей голубицей, первый покос со взрослыми — возвратились, подступили вплотную. Может быть, поэтому говорили, что он помолодел, и сам он все чаще чувствовал себя тем прежним, непоседливым парнем, которого за остроту ума и крупную не по росту голову когда-то прозвали «головастиком».
Машину снова тряхнуло. Ему вспомнилось, как в детстве мать, играя с ним, сперва плавно, потом толчками качала его на коленях и приговаривала: «По гладенькой дорожке. По гладенькой дорожке. По кочкам! По кочкам! Бух в яму!». И она опрокидывала его на спину.
«Вот она и жизнь, — усмехаясь про себя, подумал он. — По гладенькой дорожке — это солидные институтские годы, по кочкам — это сейчас, в райкоме, а уж «бух в яму» — это если снимут как не обеспечившего руководство районом!»
— Пересеченной местностью, конечно, можно полюбоваться, — рассуждал Гоша. — Однако для нашего брата механизатора прискорбная красота!
— Почему же прискорбная? — спросил Курганов.
— А через что я ушел из трактористов? Вертишься, вертишься на тракторе по увалам, между елками!.. Пересел на «Победу» — и тут не лучше… С весны развезет дороги, где застрянешь, там и ночуй…
За ельником начиналась усадьба МТС. Медвежьей спячкой скованы угнездившиеся в снегу тракторы и комбайны. На пять часов было назначено открытое партийное собрание. Шел шестой час. Курганов против обыкновения запаздывал: задержали заносы на дороге. Он с ходу выскочил из машины и пошел к конторе.
На дверях висел замок. Курганов подергал дверную ручку. С замка упали слежавшиеся валики снега. Может быть, собрание в мастерских?. Он зашагал безлюдным двором к мастерским, переделанным из старых конюшен. Но и здесь было пустынно. В дальнем углу горел костер из вымазанной в мазуте пакли. Неверное и неяркое пламя освещало разобранные тракторы. Несколько закопченных людей грели над огнем руки.
— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался Курганов. — Где тут у вас проходит партийное собрание?
Ему не ответили. Он молча ждал. Наконец кто-то маленький, сидевший к нему спиной, не оборачиваясь, бросил:
— Где-то в ухабе проходит.
— Почему в ухабе?
Маленький не ответил. Курганов видел его узкие плечи да сдвинутую набок шапку-ушанку с торчащим кверху рыжим в свете костра ухом. Высокий парень с красивым лицом, одетый в новенький полушубок, лениво сказал:
— Начальство уехало в город за материалами. К утру обещались быть, собрать собрание. Да, видно, засели в заносах.