Битва за Рим
Шрифт:
Митридат! Кто же еще это мог быть? Гай Марий не тешил себя иллюзиями, что разбитая армия может принадлежать Митридату. Нет, он – предводитель победоносного войска. Поле же усеяно трупами каппадокийских солдат, то есть недавних нищих горцев, кочевников-пастухов и, вероятно, сирийских и греческих наемников, – так подсказывал Марию здравый смысл. Где же сам юный царь? Впрочем, это лишний вопрос. Раз он не явился в Тарс и не ответил ни на одно из посылавшихся ему с гонцами писем, это означает, что он мертв. Мертвы и гонцы.
Другой на месте Гая Мария повернул бы своего скакуна в противоположном направлении,
Когда он понял, что не видит ни одного часового и что его приближение осталось незамеченным (не только на дальних подступах к лагерю, но даже и тогда, когда он въехал в город через главные ворота), то сильно удивился. Должно быть, понтийский царь чувствует себя в полной безопасности! Остановив взмыленного коня, Гай Марий осмотрелся, ожидая, что перед ним предстанет акрополь, крепость или что-то вроде этого; наконец он заметил на горном склоне сооружение, похожее на дворец. Судя по всему, оно было сложено из какого-то легкого и мягкого камня, не способного защитить обитателей от пронизывающих зимних ветров. Стены его покрывала штукатурка, окрашенная в темно-синий цвет; колонны были ярко-красными, а ионические капители – позолоченными.
«Там я его и найду!» – решил Марий и стал взбираться верхом на коне по крутой улочке, приближаясь к обнесенному голубой стеной дворцу, проглядывающему сквозь ветви деревьев, еще лишенные листвы. Весна приходит в Каппадокию поздно, а молодой царь Ариарат и вовсе не увидит больше весны. Жители Мазаки, должно быть, забились в щели, поскольку улицы были на диво пустынны; ворота дворца никто не охранял. Да, царь Митридат и впрямь непоколебимо уверен в себе!
Марий оставил коня и спутников у подножия лестницы, ведущей к бронзовым дверям, украшенным искусным барельефом, повествующим об участи Персефоны. У Мария было достаточно времени, чтобы рассмотреть эту древнюю композицию, очень ему не понравившуюся, пока он ждал, чтобы кто-нибудь отозвался на его настойчивый стук. Наконец раздался скрип, и одна створка двери приоткрылась.
– Слышу, слышу! – произнес по-гречески старческий голос. – Чего тебе нужно?
Марий боролся с желанием расхохотаться, поэтому ответ его оказался сбивчивым и напрочь лишенным подобающего его положению величия:
– Я – Гай Марий, римский консул. Царь Митридат здесь?
– Нет, – ответил старец.
– Он вернется?
– Да, до наступления темноты.
– Вот и отлично! – Марий решительно толкнул дверь и очутился в пустом помещении, бывшем прежде, по всей видимости, тронным залом или помещением для торжественных приемов; сопровождающие, повинуясь его жесту, вошли в дверь за ним следом. – Окажи гостеприимство мне и трем моим спутникам. Наши кони стоят у лестницы, их надо отвести в стойло. Мне – горячую ванну. Немедленно!
Когда по дворцу пронесся слух, что царь возвращается, облаченный в тогу Марий вышел в портик дворца и замер в одиночестве на верхней ступеньке. Отсюда ему было видно, как не спеша поднимается к дворцу вереница хорошо вооруженных всадников. На их круглых красных
Отрядом никто не предводительствовал, и среди нескольких сотен всадников было трудно узнать царя. «Возможно, он не заботится об охране дворца в свое отсутствие, – подумал Марий, – но себя он бережет – в этом нет сомнений». Въехав в ворота, отряд задержался у ступеней, издавая чудной звук, всегда отличающий большое количество топчущихся на одном месте неподкованных лошадей. Из этого Марий заключил, что у Понта не хватает кузнецов, чтобы подковать даже боевых коней. Величественная фигура Мария, облаченного в тогу с пурпурной каймой, была хорошо видна снизу.
Всадники расступились, и в образовавшемся проходе появился на крупном гнедом коне сам царь Митридат Евпатор. Пурпурными были и его плащ, и щит со звездой и полумесяцем, который держал оруженосец. А вот шлема на царе не было, вернее, вместо шлема его голову покрывала львиная шкура: львиные клыки едва не впивались царю в лоб, львиные уши чутко подрагивали у него на макушке, там же, где когда-то сверкали львиные очи, зияли дыры. Из-под золотой кирасы царя, украшенной орнаментом, виднелись рукава позолоченной кольчуги и pteryges – юбка из кожаных полос. Обут он был в отлично скроенные греческие сапожки из львиной шкуры, расшитые золотой нитью, со свисающими язычками в виде львиных голов с золотыми гривами.
Митридат сошел с коня и посмотрел снизу на Мария. Столь унизительное положение его определенно не устраивало, однако ему хватило ума не заторопиться вверх по лестнице. Тем временем Гай Марий подмечал, что царь примерно одного с ним роста и сложения. Красавцем царя нельзя было назвать, однако уродом он тоже не был: квадратное лицо с выступающим подбородком и крупным, довольно бесформенным носом. Волосы у царя были светлые – это было заметно, несмотря на львиную шкуру; он был кареглаз, а полные ярко-красные губы маленького рта свидетельствовали о вспыльчивости и вздорности.
«Ну что, видел ли ты раньше человека в toga praetexta?» – безмолвно спросил Марий. Наскоро припомнив историю жизни понтийского властелина, он пришел к выводу, что тот не имел счастья любоваться не только toga praetexta, но и toga alba. Однако царь определенно узнал в Марии римского консула; опыт же подсказывал Марию, что любой не видевший прежде такого одеяния должен застыть в восхищении, даже если был знаком с ним по описанию. Значит, видел – но где?
Царь Митридат Евпатор лениво поднялся по ступеням и протянул гостю правую руку в повсеместно принятом жесте, свидетельствующем о мирных намерениях. Рукопожатие состоялось: оба оказались достаточно умны, чтобы не превращать первую же встречу в противоборство.
– Гай Марий, – начал царь по-гречески, причем с тем же акцентом, который отличал греческую речь самого Мария, – что за неожиданная радость!
– Мне жаль, царь Митридат, что я не имею возможности приветствовать тебя теми же словами.