Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Не-ет, так не пойдет, – энергично замотал он головой. – Или ты хотишь, чтоб я сам за дело принялся?
Я испугался. С перебором ведь сработает, как пить дать. И без того его порой вчера заносило. Помню, в ответ на его очередной вопрос «как поступить?» я ехидно поинтересовался, кто из нас государь и был ошарашен неожиданным ответом:
– Ты, – и Годунов пояснил: – Ежели отныне ты чего скажешь, все по слову твоему учинится, а коль я что измыслю, то прежде тебе сообщу и далее, как ты решишь, – и он подвел итог. – Вот и помысли, кто на Руси государь.
– Ну-у, это ты чересчур хватил, – засмущался я.
– Про чересчур скажешь, когда меня на царство повенчают, да мой первый указ зачтут, – многозначительно посулил он. – Я для тебя таковское измыслил, у всех глаза на лоб повылезают.
– А бояре не…, – обеспокоился я, но он отмахнулся, перебив меня на полуслове и грозно пообещав:
– Ежели кто хоть единое словцо супротив тебя поведает, живо на воеводство отправлю. Мест-то теплых эвон сколь – и Мангазея, и Тобольск, и Сургут, и Нарым. Да навечно туда закатаю, без возврата.
Хорошо, этого разговора никто не слыхал, наедине мы говорили. А если он сегодня при всех чего-нибудь похожее загнет? Нет уж, раз требует, я лучше сам себе чего-нибудь выберу, поскромнее. А в голове по-прежнему пустота. Вот что мед добрый с людьми делает.
Почему-то вспомнился наш вчерашний визит к Марии Григорьевне и то, что она сказала мне наедине. «А может и впрямь попросить Федора отказаться от Мнишковны», – подумалось мне, но всего на секунду. В следующую я от этой безумной мысли отказался, ибо на ум пришла идея поинтереснее. Вроде бы Ксюша, пока я сидел в Вардейке, ни разу не упомянула в своих сообщениях, чтоб Годунов негативно отозвался о женитьбе моего братца. Да и сам он во время своей «исповеди» упомянул сей факт без негативного оттенка. Получается, он ничего против не имеет, следовательно…. И я выдал, что было бы неплохо отправить посольство в Эстляндию и поздравить молодых. С дарами разумеется, словом, все как положено.
– О том не печалься, – нетерпеливо отмахнулся Федор. – Токмо погоди чуток. Вот венец царский надену, а тогда и грамотку повелю отписать ласкательную, и дары достойные отправлю, – и он снова взялся за прежнее. – Ты для самого себя требуй.
Я взмолился:
– Дай хоть подумать! Ну-у, чтоб не продешевить.
– Думай, – согласился он. – Токмо недолго. До пира нынешнего, не боле.
– Опять?! – ужаснулся я. – Вчера ж пировали.
– Вчера в честь твоей славной победы, да за избавление от плена, – пояснил он, – а ныне за татарский уход. Я уж повелел бочки с медом к Пожару выкатить.
Я обреченно вздохнул и поинтересовался:
– Но я надеюсь, успею навестить Ксению Борисовну? Да и с ханом надо что-то решать. На подворье пана Мнишка ему быть ни к чему – нужно местечко поспокойнее.
– Хана, раз ты уговариваться с ним желаешь, отправь в Тонинское. Там и Вардейка недалече, чай, укараулят твои гвардейцы, не убежит раньше времени, и почет – царское же село. А с Ксюшей…., – Федор замялся. – Лекарь сказывал, полный покой ей надобен. Да и она сама не хотела бы тебя нынче видеть.
– Не хотела?!
– Нет, нет, не подумай чего, – заторопился с пояснениями Годунов. – Опаска у нее, что пока в повязке ентой пребывает, лик у нее на баский, да и щека чуток припухла, вот и просит тебя покамест воздержаться. О том и в грамотке своей пишет, – и протянул мне бумажный листок, скрученный в трубочку.
Да, так оно и есть. Видно писала второпях – строки неровные, вкривь и вкось, но смысл текста полностью соответствовал словам ее брата. Ну что ж, быть по ее, авось ненадолго.
– Ладно, навязываться не стану, – кивнул я, – но письмишко отпишу, чтоб ей не скучалось. Да и переживать поменьше будет.
Но вначале занялся размещением хана и его сына Сефера. Это первоочередное. Отправив их в сопровождении дьяков и подьячих Посольского приказа в Тонинское, как и рекомендовал Годунов, я занялся личной гвардией Кызы-Гирея, оставшейся, согласно нашего уговора, дожидаться хана в поле под Скородомом. Возглавлял ее Хаджи-бей, так что все вопросы с ним, и в первую очередь о питании, мы обговорили быстро.
Заодно я попытался отыскать тело перебежчика, решив вызнать, кто он и откуда. Были у меня кое-какие подозрения на этот счет. Увы, ничего не получилось. Тохтамыш постарался. Срывая зло за то, что все столь скверно закончилось, ханский сын вместе со своими телохранителями искромсали тело мертвеца, изуродовав его до неузнаваемости. Словом, потрудился, как вчера тысячники над беем Сулешовым. Отличие в одном – обошлось без расчлененки, но проку с того. К опознанию неизвестный предатель уже не годился. Нечего было опознавать. Целым у него осталось одно правое ухо, да и то относительно.
Оставалось отдать последние почести погибшим при защите Ксении с наияснейшей и во время захвата Кызы-Гирея. Отпевал гвардейцев, кандидатов в них и ратных холопов (тела бояр и окольничих забрали родичи) сам патриарх. Лучшие певчие, лучшие гробы, троекратный салют – все, что можно, я сделал, в том числе обеспечив и присутствие Годунова.
Само место погребения выглядело пока неказисто – обычный курган со здоровенным деревянным крестом посредине. Временно, разумеется. В душе я поклялся, что на следующий год этот холм обложат мраморными плитами, на которых золотыми буквами выбьют имена всех, кто под ними покоится, от Христиера Мартыновича Зомме до последнего ратного холопа. А чтоб никто не остался позвбытым, я еще накануне распорядился приготовить списки павших, и сегодня оба командира полков отдали мне листы с именами гвардейцев и тех, кто, увы, так и не стал ими. Долмат Мичура, возглавлявший первый гвардейский, на всякий случай заготовил даже два: в одном полусотня, оборонявшая терем в Вардейке, а во втором те, кто погиб в татарском лагере во время захвата хана.
Я мельком просмотрел их, насторожился, еще раз для верности пробежался глазами по второму списку. Так и есть – ни одного из тех, имена которых я назвал тогда, в полночь, в нем не было. Сам-не-знаю-кто, на лету жадно хватавший языками пламени капли моей крови, запомнил всех, кого я упомянул. Запомнил и в благодарность за предоставленное угощение добросовестно выполнил мою просьбу, уберег их от татарских стрел.
– А по памяти назвать тех, кто получил раны, можешь? – поинтересовался я у Мичуры.