Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Оппаньки, как мы мгновенно насторожились. Аж ушки торчком встали. Понимаю, услышать мнение со стороны о своем творении всегда интересно, особенно когда пребываешь в уверенности, что подлинный автор высказывающемуся неизвестен. Вот и прекрасно, сейчас я его тебе и выдам….
Если изложить кратко суть моей вдохновенной речи, длившейся не менее получаса, то сводилась она к тому, что остальные поэты – Фирдоуси и Низами, Омар Хайям и Рудаки – бесспорно хороши, и каждый по своему, но на мой взгляд Долаб по своей мудрости, изложенной в нем, стоит неизмеримо выше их всех. Во всяком случае, мне ранее никогда не доводилось встречать такой яркой образности, такой глубины мысли об изменчивости судьбы и скоротечности счастья, таких сокровенных пронзительных строк о….
Хан расцветал на глазах. Уши пунцовые от смущения, лицо красное, глаза зажмурились, как у кота, обожравшегося сметаной. Он еле-еле сдерживался, чтоб не замурлыкать от удовольствия. По-моему пару раз аж губы кусал, чтоб ненароком не улыбнуться.
Ну и хватит, а то, чего доброго помрет от счастья. И я подвел итог: лучше Долаба написать невозможно. Кызы-Гирей открыл рот, желая что-то сказать или скромно возразить, но я не дал, строго заметив, что коли уж сказал невозможно, значит, так оно и есть. Разве на это сподобится сам автор, некто Газайи, если он жив, разумеется. Тут я не спорю, с него станется сотворить новый шедевр.
Кстати, он вроде из тех краев, что и почтенный Кызы-Гирей, так может хан имел счастье его повидать. Ах, я ошибаюсь, Газайи проживает гораздо дальше. А где? Надо ж, никогда не слыхал такого города. Но тогда не передаст ли ему хан через знакомых купцов мой скромный дар – сто золотых, ведь я слыхал, истинные поэты, как правило, бедны. Не надо? У него имеются деньги? Точно? Это хорошо. Выходит, он не отвлекается от творчества будничными мыслями о хлебе насущном. Следовательно, у меня есть надежда прочитать что-нибудь из его творений, если Кызы-Гирей случайно увидит их и окажется столь любезен переправить их мне. Непременно переправит? Ну спасибо!
Кстати, я рассказал о «Долабе» слишком кратко, чтоб Кызы-Гирей прочувствовал, насколько блестяще написано, но оно поправимо. Пусть хан пожелает и я тотчас пошлю за переведенной на русский язык рукописью в Великий Новгород, дабы привезли драгоценный экземпляр этого творения. Нет, нет, никакого преувеличения, именно драгоценный, и во всех смыслах, в том числе и в буквальном, ибо я повелел лучшим на Руси переплетчикам не жалеть для обложки ни золота, ни серебра – творение-алмаз заслуживает соответствующего одеяния. Мда-а, очень жаль, что хан не научился читать по-русски, а то бы мог лично насладился этими мудрыми строками, ибо не зря у нас на Руси говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать….
Про Великий Новгород я придумал на ходу, исходя из расчета, что задерживаться надолго хан не станет. А если и притормозил бы свой отъезд – не беда. Ко времени якобы возвращения гонца из Новгорода московские переписчики и переплетчики должны уложиться.
Слегка придя в себя от похвал, Кызы-Гирей вскользь и эдак небрежно заметил, что и ему как-то довелось читать некие творения этого автора, например «Роза и соловей», но он отчего-то не пришел в такой восторг, как я. Я возмущенно подскочил, благо, и с переводом этого стихотворения успел ознакомиться, и с жаром ринулся доказывать обратное. Попутно дал краткие, но превосходные характеристики и другим вещам Газайи. Например, заявил, что «Кофе и вино» я всегда читаю, садясь в своем кабинете с чашечкой кофе. И на мой взгляд чтение этой маленькой, но очаровательной вещицы, вдвое усиливает аромат божественного напитка. И вообще у Газайи….
Желаний в них знойный
Я вихрь узнаю,
И отдых спокойный
В счастливом краю,
Бенгальские розы,
Свет южных лучей,
Степные обозы,
Полет журавлей,
И грозный шум сечи,
И шепот струи… [56]
56
А.К. Толстой «Цыганские песни»
Перерывы в обсуждении творчества Газайи у нас за весь день и вечер произошли лишь дважды, и по весьма уважительным причинам. В первый раз я заикнулся, что мне надо бы на вечерню в церковь, да и самому хану пора разворачивать свой коврик, да поворачиваться к солнышку правым бочком, чтоб к Мекке лицом, ибо как мне кажется, пришло время для салята аль-асра [57] .
Хан уважительно покосился на меня. Еще бы, такие знания у христианина – нечто с чем-то. Значит, не зря я конспектировал купцов-мусульман. Сгодились мне их знания.
57
Название третьей вечерней молитвы в намазе. Ее примерное время: середина второй половины дня.
Во второй раз произошла та же картина, но на сей раз я напомнил о саляте аль-магрибе [58] и в церковь не ходил.
О делах мы в тот день не говорили ни слова, полностью погрузившись в детальное обсуждение творчества Газайи, причем я выступал в качестве защитника, а хан взял на себя роль обвинителя. Правда, обвинителем он был весьма и весьма деликатным, да и на уступки мне шел охотно, после недолгих возражений признавая мою правоту: «Да, красиво звучит. Да, чувствуется мудрость. Да, талантливо написано. Согласен, такие строки достойны любого, даже самого великого мастера слова».
58
Название четвертой обязательной молитвы в намазе. Осуществляется на закате.
И как конечный итог из его уст прозвучало:
– Пусть будет по твоему, князь, ибо хороший гость ни в чем не должен перечить хозяину.
…Словом, повязал я хана этими восторженными отзывами о «неведомом» поэте. Накрепко повязал. В три морских узла – поди вырвись.
А на следующее утро пришел черед потолковать и о более приземленном….
Глава 41. С учетом взаимной выгоды
Начал я с напоминания о своем обещании помочь ему избежать предсказанной в моем видении смерти. Кызы недоверчиво усмехнулся, но я заявил, что богу ни к чему посылать человеку видения из будущего, которые невозможно исправить. Зачем? Чтоб напугать? Но он добрый и любящий. Тогда получается, цель его иная – предупредить. А для наглядности напомнил про Годунова. Мол, я и его видел покойником, но он до сих пор жив, здоров и довольно-таки упитан.
– Можно сохранить себя от врага, удвоив осторожность, – буркнул хан. – Можно спастись от предательства, утроив ее, но как спастись от болезни, ниспосланной всемогущим?
– Напрасно ты так, – упрекнул я. – Помнится, в вашей священной книге аллах имеет девяносто девять имен и одно из них – аль-Мухеймин, означающее хранителя, попечителя и спасителя. Спасителя, – строго повторил я. – А еще вы называете его аль-Мумин, то есть Оберегающий или Дарующий защиту.
И опять хан, как и вчера, уважительно поглядел на меня, а я, мысленно помянув добрым словом купцов-мусульман, продолжил свою мысль. Мол, исходя из этих имен, сдается, аллах ниспослал мне видение, желая сохранить жизнь хана, ибо знал – я и предупрежу Кызы-Гирея, и расскажу ему, как избежать смерти. И сделал он это по просьбе твоего наставника Ибрахима бин Акмехмеда, справедливо именуемого при жизни татар шейх.